Сегодня исполняется 100 лет со дня смерти Марселя Пруста — автора великой семитомной эпопеи «В поисках утраченного времени», в повествование которой включено около 2500 персонажей. Посвятив этому труду последнее десятилетие жизни, писатель исследовал в романе маниакальные эмоции людей, истинные мотивы человеческих поступков и механизмы общественной памяти, а «мадленка Пруста» стала известна на весь мир как метафора ярких воспоминаний из детства.
Ко дню памяти Пруста специально для самиздата автор литературного YouTube-канала «Армен и Фёдор», филолог Армен Захарян выбрал 10 остросоциальных цитат из «Поисков утраченного времени». Эти высказывания о привычке к войне, слепоте общества и милитаризации культуры, написанные век назад, звучат сейчас так, словно Марсель Пруст комментирует современную российскую действительность.
18 ноября 2022 исполняется 100 лет со дня смерти Марселя Пруста, одного из главных авторов XX века. Возможно, имя «Пруст» вызывает в вашем воображении лишь описания размокшей в липовом чае мадленки и чрезмерно пышных светских приемов. Однако погружение в книгу всей его жизни – роман-эпопею «В поисках утраченного времени» – доказывает: сегодня Пруст не менее актуален, чем 100 лет назад.
Владимир Набоков сравнивал Пруста с призмой, он писал: «Его или ее единственная задача — преломлять и, преломляя, воссоздавать мир, какой видишь, обернувшись назад». Но, вглядываясь в общество рубежа веков, которое сохранил для нас Пруст, проникая в салон Германтов и глядя на волны беспокойного моря из комнаты в Бальбеке, ты не только оборачиваешься к прошлому, но и смотришь в современность. Последнее десятилетие своей жизни Пруст целиком посвящает этому труду – исследованию человека, памяти, искусства – исследованию сути вещей; и этот труд, словно в благодарность своему автору, искавшему бессмертия, преодолевает рамки описанной в романе эпохи, преодолевает рамки времени как такового.
О привычке к войне
Те, кто пережил войну 1870 года, утверждают, что мысль о войне в конце концов стала казаться им естественной, и не потому, что они мало думали о войне, а потому, что думали о ней все время. Чтобы уяснить себе, насколько необычно и значительно такое событие, как война, необходимо было, – поскольку что-то все-таки рассеивало их постоянное наваждение, – чтобы они на мгновение забыли, что идет война, чтобы они снова стали похожи на тех, какими были в мирное время, – до тех пор, пока вдруг на прозрачной пленке не проявится очень отчетливо чудовищная реальность, которую они уже давно перестали замечать, потому что, кроме нее, не видели ничего.
О милитаризации культуры
Видит Господь, возмущался ли кто-нибудь сильнее меня, когда в общество были допущены все эти националисты, милитаристы, когда любителей искусства обвиняли в том, что их занятия несут гибель Родине, потому что всякая культура, не исповедующая войну, тлетворна.
Об условиях для мира
Господин Бонтан и слышать не хотел ни о каком мире с Германией, пока она не будет раздроблена на мелкие кусочки, как в Средние века, пока не будет объявлено о падении дома Гогенцоллернов, а шкуру Вильгельма II не продырявит дюжина пуль.
Об отрицательных наступлениях
У метрдотеля просто в голове не умещалось, что эти самые коммюнике могут быть не такими уж и победными и что Берлин не становился ближе, ведь он читал в газетах: «Мы отступили, нанеся противнику большие потери, и т. д.», и это событие праздновал, как очередную победу. Я, однако, был не на шутку встревожен той стремительностью, с какой театр этих самых побед приближался к Парижу…
О слепоте общества
По правде говоря, глубина перемен, вызванных войной, была обратно пропорциональна глубине затронутых ею умов, во всяком случае, на каком-то уровне это было заметно. Внизу находились любители удовольствий и просто дураки, которых не слишком занимало, что идет война. Но и те, кто наверху, те, чья духовная, внутренняя жизнь была частью жизни общества, не слишком обращали внимание на важность событий.
О военных сертификатах на высказывание
Наряду с этим в артистических кругах уже высказывались мнения не столь антигерманские, как в первые годы войны, в сдавленное горло начинал поступать кислород, но, чтобы иметь право высказывать эти мнения, необходимо было представить свидетельство о благонадежности. Некий профессор написал замечательную книгу о Шиллере, и о ней упоминали во всех газетах. Но в начале каждой рецензии, словно клеймо цензора «Разрешено к печати», стояла информация о том, что автор был на Марне и под Верденом, получил пять благодарностей в приказе, а два его сына убиты на фронте. А дальше уже воздавали должное ясности слога и глубине этой его книги о Шиллере, которого дозволено было даже назвать великим, лишь бы вместо «этот великий немец» было сказано «этот великий бош». Для статьи это был словно пароль, по которому пропускали сразу же и повсюду.
О трагикомическом
К определенному возрасту Юпитер неминуемо превращается в персонажа Мольера.
О пределах беспредельного рвения
Он был необыкновенно тонким человеком, а в любой стране идиотов гораздо больше; нисколько не сомневаюсь, что, живи он в Германии, немецкие идиоты, с идиотским пылом защищающие неправое дело, раздражали бы его безмерно, но коль скоро он жил во Франции, его раздражали французские идиоты, с идиотским пылом защищающие правое дело.
Об аквариумных рыбках
Так жил де Шарлю – жил, как рыба, у которой создается обманчивое представление, будто вода, в которой она плавает, простирается за пределы отражающих ее стеклянных стенок аквариума, и не замечает, что около нее в темноте стоит человек и смотрит на то, как она плещется, или всемогущий рыбовод, который в неожиданный и роковой миг, пока еще не наставший для барона… безжалостно вытащит ее из среды, где ей так хорошо жилось, и перебросит куда-нибудь еще.
О настоящем круассане и его подлинной цене
Госпожа Вердюрен, страдающая мигренями и не имеющая возможности унять головную боль, макая круассан в кофе с молоком, в конце концов добилась с помощью Котара специального разрешения и смогла отныне заказывать их в одном ресторане, о котором уже шла здесь речь. А добиться этого у нынешних властей было немногим легче, чем добыть звание генерала. Свой первый круассан она заполучила в то самое утро, когда все газеты сообщили о гибели «Лузитании». Макая круассан в кофе с молоком и щелкая пальцем по газетной странице, чтобы та не сворачивалась и лежала ровно, а ей не приходилось задействовать другую руку, необходимую ей в тот момент для макания круассана, она говорила: «Какой ужас! Все прочие трагедии просто меркнут перед подобным ужасом». Но смерть всех этих несчастных, должно быть, представлялась ей в тот момент в одну миллиардную от истинных масштабов трагедии, поскольку, когда она с набитым ртом высказывала эти свои соболезнующие сентенции, лицо ее выражало скорее удовольствие от круассана, столь полезного при мигренях.
Bonus: о «Поисках утраченного времени»
Мысленно возвращаясь к себе, я с большей скромностью думал о книге, и нельзя сказать, что, думая о тех, кто прочтет ее, я думал о читателях. Мне кажется, что они будут не столько моими читателями, сколько читающими в самих себе, потому что моя книга — лишь что-то вроде увеличительного стекла, как те, которые выдает покупателю комбрейский оптик; благодаря книге я открою им средство чтения в своей душе.
