Однажды, работая на кладбище, художник Никита Поздняков прикрутил вместо фотографии на заброшенной могиле портрет Кастанеды и выложил фото в сеть. На следующий день на кладбище съехались телеканалы, о «загадочной» могиле написали десятки ресурсов, к ней потянулись паломники. Занятных историй у Никиты много: вот его штрафуют за татуировку на груди, а это оборачивается успешной продажей множества картин, вот он весело рассказывает про срок в спецприемнике и будни дворника в детском лагере, вот пугает бабушек ветрянкой и придумывает собственный стиль живописи после танцев подруги босиком на стекле. В «Простых историях» художника воспоминания юности и зрелости трансформируются в живые, порой мрачные, порой добрые и ироничные зарисовки об изнанке жизни в России — травматичных дачных развлечениях молодежи нулевых, психоделических трипах, судьбах работников кладбища, тюремных играх и байках сокамерников.
Гандон
Жаркое лето 2005. Я работаю в пионерском лагере дворником. И вот пошли мы с пацанами-поварами в поле план мацать. Накатали, юзанули водник в деревянном домике в сосновом бору, который назывался почему-то «фазенда».
На ужин в столовке в этот день была картофельная запеканка. Я сожрал порции три. Напитавшись, мы сели на песок на берегу Иртыша. Пацаны о чем-то толковали, но я не мог понять ни слова. Выхватывал какие-то звуки, но суть поймать не мог. Запускали ворованные из столовой блюдца, как летающие тарелки в реку. Кто-то достал презерватив с ароматом клубники, и мы зачем-то стали его нюхать…
Урал
Есть у нас в Омской области дачи «Зелёный берег». Автобусы туда не ходят. Можно лишь доплыть на теплоходе. Три часа в одну сторону, три — в другую. И вот компанией мы отправились на дачу праздновать чей-то день рождения. Прогуляли все колледж. Тогда по маршруту ходил теплоход «Москва». На улице утром было прохладно, и все бабки с вёдрами набились в нижнюю закрытую палубу. Мы же расположились наверху. Кроме нас там был лишь один дед, и тот сидел к нам спиной. Пили пиво, курили траву, балдели.
На даче мы обнаружили мотоцикл «Урал» с люлькой. Купили у соседей бензина и поехали с пацанами всемером на поле. Все на одном мотоцикле. Шли стеной. Вернувшись, скатались и взрывали парашют. Мир был прекрасен, и мы решили ещё немного покататься по дачам, пока девчонки резали салаты. Наворачивали круги по аллеям, курили сигару. Одну на всех. Сделали привал. И в этот момент я решил залезть в люльку. Заебало меня где-то сбоку на колесе болтаться. Народу-то нас ехало семеро.
Когда привал закончился, ко мне подошёл Слава. «Никитос, — говорит он, — я тяжёлый, если я буду сверху сидеть, я слечу. А ты лёгкий. Давай я вниз в люльку сяду, а ты мне на колени». Я поломался, но согласился. Погрузились. И тут один кент говорит: «Пасоны, я никогда моцик не водил. А дайте попробовать». Почему-то ему без раздумий дали. Здесь — газ, тут — тормоз.
Перед нами метров сто дороги и поворот вправо. Если не поворачивать — обрыв метра два на берег реки. Набираем скорость. Смотрю на водилу — он по-дурацки лыбится и поворачивать не собирается. Оборачиваюсь — пацаны уже катятся в пыли по дороге. А перед обрывом лежит на боку наполовину вкопанная труба. Мотоцикл с разгона подскакивает на этой трубе, как на трамплине. Я в последний момент катапультируюсь. Жопой упал на землю, ноги уже над обрывом. Слышу грохот и крик. Сбегаю вниз. Мотоцикл перевёрнут, в траве в крови валяется Слава. Он когда из люльки вылетал вперёд, ноги остались в люльке, и он порвал на обеих сухожилия. На мотоцикле ещё впереди было оргстекло. Слава пробил собой это стекло и порезал руки и ноги. Кто-то притащил аптечку, там был ворох неизвестных таблеток и пакетик стрептоцида. Я просыпал им раны Славы.
А ведь на его месте должен был быть я.
Осколки
Была у меня очаровательно-сумасшедшая подруга Саша. Мы постоянно бухали с ней у меня в мастерской ночами и жрали её циклодол и аминазин. Неподалеку была пекарня, которая работала ночью. Мы ходили на остановку за пивом и по дороге забегали пугать через окно работниц пекарни. Стоит работница у окна, тесто месит, и тут мы выпрыгиваем. Было весело.
Но иногда у Саши случались вспышки неадекватности. В одну из таких вспышек она начала бить в моей мастерской всё: посуду, стёкла, зеркала. Я был угашен, разозлился и заставил танцевать её босиком на этих стёклах. Потом сидел выковыривал из её ног пинцетом осколки.
Наутро мы стали убираться, и я решил не выбрасывать брызги зеркал, а делать из них ассамбляжи на картинах. Так появилась одна из удачных моих творческих находок.
По осени я ходил к Саше в дурку на свиданки, носил передачки. Тоскливое место.
Юрик
Три года своей жизни я отработал на кладбище. Менеджером по продажам. Моими обязанностями было: выходить на могилы с клиентами, делать замеры, консультировать, составлять смету. Но речь пойдёт не обо мне.
Работал у нас копщик Юрик. Петух ещё с малолетки. Естественно, любил выпить. Однажды приехала похоронная процессия, скорбящие, и обнаружили в недокопанной могиле сладко спящего обоссаного Юрика. Ситуация была неудобная.
В другой раз Юрик зачем-то убил на кладбище какого-то мужика. Закопал, поставил на этом месте столик. Никто не спалил. Но он бухал с какими-то малолетками и проболтался им. Потом малолетки кого-то убили, попались и сдали заодно Юрку. Отсидел он семь лет, теперь снова копает и, естественно, побухивает.
Кастанеда
Как-то раз мы с художницей Павлой Марковой, которая работала у нас на кладбище портретисткой, решили приколоться. Исполнили металлокерамику (овальный портрет для могил) с рожей Карлоса Кастанеды. Открутили с какой-то могилки бабку, приладили Карлоса, отфотали. Выложили в интернет. И пишет мне знакомый журналист: «А давай новость сделаем?»
Приехал он, ещё телевизионщики. Я включил дурака, на камеру рассказываю, мол, иду, вижу знакомое лицо. Присмотрелся — точно. Он. Установить, кто именно похоронен в этом месте, невозможно, поскольку в 2003 году сгорел домик администрации и с ним все журналы учета захоронений. Уехали.
На следующий день прибыли журналисты ещё с двух телеканалов. Я заебался откручивать бабку, прикручивать Кастанеду и обратно. Помимо телеканалов о могиле написали десятки ресурсов, газет, прокомментировали известные блогеры и даже политик Мальцев. В общем, было весело.
Журналист, написавший первым, перепутал название кладбища и номер аллеи. У нас кладбище Северо-восточное, а он написал Старо-северное. И вот на следующий день на неправильное кладбище потянулись паломники. Требовали в администрации показать им, где находится тринадцатая аллея, хотя их в наличии было только двенадцать. Мистика.
Ветрянка
Как-то дочка принесла из садика ветрянку. Мы с женой тут же заболели, ибо в детстве эта беда обошла нас стороной. На работу я не ходил неделю. Мазали друг друга зелёнкой. Дома было скучно, и я на расслабоне начинал заливаться уже с утра. Когда выходил до магазина, подшучивал над попадавшимися на встречу старушками. Видя их, я кричал: «Зинаида Петровна! Как я рад вас видеть!», — и бросался их обнимать. Я был весь в язвах и зелёнке. Старушки пучили глаза, отстранялись. А одна как дала стрекоча, только пятки сверкали. Шоб я так бегал на пенсии.
В последний день болезни ко мне на район приехала погулять подруга Ксюша. На людях мне показываться было некомфортно, и мы пошли на небольшое кладбище, скрывавшееся за гаражами. Валялись на могилах, курили и смотрели на облака. Насобирали конфет, с которыми я с удовольствием пил вечером чай.
Работая на кладбище, мы часто заправлялись провизией с могил. Особенно в родительский день. Тонны свежих продуктов: конфеты, фрукты, яички, блинчики, выпивка. Эдемский сад. Но зимой посетителей на погосте немного, и когда нужно было похмелиться, я ждал похорон. Их каждый день несколько. И всегда на могиле остаются рюмка водки и хлеб. Иногда с колбасой.
Псилоцибин
Собрались мы как-то с двумя приятелями у меня в мастерской отведать псилоцибиновых грибов. Как полагается на голодный желудок. Сначала мне стало плохо, тошнило. Минут через 30 я стоял возле стола, и меня всего выкрутило. То есть всё тело изогнуло, вывернуло против моей воли. И я тут же очутился в другом мире. Всё стало волшебным, как на иллюстрациях к русским сказкам. Цвета приятные, какой-то мятный туман плавал вокруг. Пацаны стали похожи на гномов. То есть их лица были такими же, но искажались как на шаржах. Я посмотрел в окно и офигел. За ним всегда были берёза и двор промзоны. Какие-то ржавые ЗИЛы, ангар металлоприёмки. Унылое зрелище. Но сегодня это было самое красивое, что я когда-либо видел. Я стоял у окна и матерился от восторга. А это всё точно всегда здесь было?
Мы пили чай, курили шалу, слушали музыку и разговаривали об ужасно философских вещах, о мироустройстве. Нам казалось, что мы познали тайны бытия, стали мудрыми и уж теперь-то знаем, как дальше жить. Часов через шесть нас постепенно отпустило. С работы вернулась моя девушка. Но я не знал, о чём с ней разговаривать. Нас втроём теперь объединяло какое-то понимание, тайна, а она казалась нам человеком из другого мира.
Свастика
На груди у меня имеется татуировка. Левосторонняя свастика. Фото сессии с голым торсом я без стеснения выкладывал в мусорской социальной сети ВКонтакте. И в один дождливый осенний день по адресу моей прописки, к родителям, пришёл майор и оставил мне повестку в центр по борьбе с экстремизмом. Сначала я думал не ходить. Но потом решил: будь что будет, жить в неопределенности мучительно.
На утро я явился в серое здание. Майор оказался кавказцем. На столе у него лежали распечатки моих страниц ВКонтакте. Он стал спрашивать, как давно я являюсь националистом. Я пояснил, что я не нацист, а буддист, и свастика у меня в другую сторону. Но он не очень поверил. Стал заполнять анкетные данные, ФИО жены. Я диктую: Позднякова Гульмира Хамзаевна. Он приподнял брови. Что-то у него в майорской голове не сходилось. «Ладно, — говорит, — ща мы составим бумаги, поедем в суд и оштрафуем тебя на тысячу рублей за публичную демонстрацию нацистской символики».
Я думаю: «Ты, майор, день со мной потеряешь сейчас, вчера ещё день бумаги готовил. Полдня судья будет работать, помощник судьи. Вы денег больше проедаете, оглоеды, чем с меня возьмёте». Ладно. Поехали в суд. Сидим в коридоре, ждём, пока там бумаги готовят. Разговорились уже с майором. Он рассказал, что четверо или пятеро детей у него. В Чечне работал, с тех денег машину купил. На телефоне видосы показывал, которые в субботу в парке снимал: на танцплощадке плясали пенсионеры и какие-то алкоголики. Смешно. Я про буддизм ему рассказывал. «Смотри, — говорю, — по коридору ходят туда-сюда тётки с кипами папок, бумаг, совершенно отстранённые. Они же сейчас не здесь находятся, они не живут. Они в это время витают где-то в облаках, дома с сыном двоечником, на рынке ругаются, но точно не находятся здесь и сейчас. А находиться здесь и сейчас и есть жизнь». Майор меня понял, закивал головой.
В это время мне уже написывали на фейсбуке журналисты. Я ведь оставил пост о том, куда иду. Омские и из-за бугра Дмитрий Волчек с «Радио Свободы» писал. Я обещал им всем перезвонить как освобожусь.
Суд прошёл очень быстро. Судья скороговоркой зачитывала материалы. Я успел неуклюже вставить, что символика у меня совсем не нацистская, но никто на это не обратил внимания. Присудили тысячу. Больше времени потерял.
После заседания мы вышли на улицу, я хотел прощаться, но майор так проникся ко мне симпатией, не хотел расставаться, говорит: «Подожди, давай постоим-покурим». А сам-то не курит. Покурил я, поболтали, тепло попрощались. Мне кажется, в этот день он стал немного буддистом. Я позвонил журналистам.
Следующие два дня были очень позитивными. Я не мог встать из-за компа поссать. Давал комментарии всевозможным изданиям. Мой прецедент был первым в России, когда человека оштрафовали за татуировку. Вышло миллион статей и заметок. Или два миллиона. Мне писали сочувствующие люди, высказывали слова поддержки. Вместе со мной сокрушались несправедливости режима. И, конечно, покупали картины.
Красный Пахарь
Когда у меня родилась дочка, государство выплатило нам около десяти тысяч рублей. На что же их потратить? Я, конечно же, купил себе мотоцикл. «Восход» 1993 года выпуска, как новенький. Только заслонка карбюратора западала наверху, и мотоцикл против твоей воли начинал газовать на полную и нестись сломя голову. Иногда приходилось спрыгивать. Мотоцикл падал, мялся, царапался, но не ломался.
Как-то вечером мы с коллегой выпили пузырь рома и разошлись по домам. Но выпившему-то не сидится. Говорю жене: «Айда кататься». Выкатили из гаража. Долго не хотел заводиться. Знак. Но плевать… Поехали на заправку. Ночь. И тут сзади вой сирены. Я пытаюсь убежать, но они, гады, подрезают. Хотел уйти через поле, но побоялся: сзади жена. В поле могут быть ямы, или ещё что. Ею я не могу рисковать. Сдаюсь.
На следующий день суд. Дали мне пять суток лишения свободы. Спецприёмник у нас в Омске находится на улице «Красный Пахарь» и носит такое же название. Отобрали шнурки. Хорошо, что у меня в сумке книга была. «Граф Дракула», иначе совсем скучно было бы. В камере помимо моей было всего две книги: детектив Дарьи Донцовой и том большой советской энциклопедии на букву «Гэ».
В камере двенадцать человек, шесть двухъярусных шконок. В одном углу стол, в другом, у самой двери, параша, никак не закрытая. Сидя на ней, можно было поддерживать разговор в хате. Всем тебя видно. Однажды сижу я такой, думаю, открывается дверь, и входит женщина-мусор. Глядит на меня. Очень неловко.
Все двенадцать человек беспрерывно курят. Делать-то нечего. Дым коромыслом, дышать невозможно. Нас выводили на прогулку каждый день на полчаса на заасфальтированный дворик. Солнце в это время освещало только забор, и мы все, как пингвины, выстраивались вдоль него получить хоть какой-то заряд энергии. Пока гуляли, дверь в хату была открыта, чтобы хоть как-то проветрилось. Но, возвращаясь, я не мог сделать там первые вдохи. Перехватывало всё внутри от спёртости воздуха и вони. Но я быстро привыкал, и через пять минут садился курить.
Как-то мы с Ванькой-цыганом заболели, простыли. В камере вообще все болели. Пили воду из одних полторашек. Все: и гепатитные и здоровые. Попросили у робота врача. Пришла баба и издевательски спросила: «А чё, так плохо, да?» Казах-мусор, стоявший рядом, только гадко похихикивал. Нам удалось выпросить по таблетке парацетамола. Больше ничего.
В камере было два окна с мутными стёклами и двумя решётками на каждом. Форточки были всегда открыты, но из-за решек получалась лишь небольшая щель. В неё можно было смотреть на парковку спецприёмника. Это называлось «Телевизор». Мы видели, кого к нам выгружали. «Усы привезли», — комментировал кто-то у телевизора. Возле окон на верхнем ярусе были самые блатные места. Одно занимал Миша, бывший арестант, отсидевший три года за вымогательство. На втором блатном месте лежал таксист дядя Юра. У него были жена и любовница, и он очень переживал, что они встретятся, когда обе принесут ему передачки.
Камера была шоферская. То есть все залетели, потому что ехали за рулем либо пьяные, либо под наркотой. Трое было героиновых, остальные синяки. Героиновые очень электризовали атмосферу. Ничего плохого они не делали, но очень мучались, маялись, и это передавалось остальным.
Из развлечений на шконках под матрасами были нарисованы игры. На одной — нарды, на другой Мандавошка, такая тюремная игра. Фишками служили пробки от бутылок. Кубики из хлеба. Из него же было сделано домино и шахматы. Карты из картонок от пачек чая. Шмон был каждый день после поверки в продоле. Но мусора игры не забирали. Не находили они и заточку, сделанную из алюминиевой ложки. Вся мебель в камере была прикручена к полу. Мусора к этому привыкли и даже не пытались поднимать. Под одной из тумбочек заточка и хранилась. Убить ею кого-либо можно было вряд ли. Но чтобы резать хлеб и колбасу из передачек, она была необходима.Кормили отвратно, ещё хуже, чем в психушке. Утром холодная каша, в обед баланда: вода и капуста. На ужин могли дать просто тарелку варёной свеклы на всех. Несмотря на то, что еды из передачек было много, я похудел там килограмм на пять. Время тянулось очень медленно. Миша всё время пытался уговорить всех играть в карты на деньги. Никто не соглашался, но один парень проиграл ему в нарды два ящика пива.
Ночью в камере всегда горел свет. Лампочки были с двух сторон, и мусора могли выключить либо одну сторону, либо другую. И вот привезли к нам молодого парнишку. Он лежал на единственной свободной шконке у параши. И вечером Миша говорит ему: «Постучись, мол, в робота, скажи мусорам, чтоб мою сторону выключили». А парень на другой спит. И встала перед ним дилемма: «Какого хрена я должен за тебя просить? Почему я буду просить выключить твою сторону, а не свою? Да и вообще в тюрьме не принято кому-то услуживать». А Миша наседает: «Ну чё ты, не пацан что ли? Попроси невпадлу». Парень встанет, сядет, потеет, не знает, что делать, нервничает. Все с интересом наблюдают. В итоге постучал, попросил. Но стоило ли так делать?
Дед сидел ещё, подо мной была его шконка. Он в посёлке Красноярка поехал на мотороллере за пивом. Так его и взяли, как был, в калошах. В них он свои тридцать суток и сидел. За что ему вкатали такой срок, непонятно. Всё время рассказывал какие-то байки, как они с подельником сидели тут, в этом же здании, в СИЗО в молодости. Но байки неинтересные.
Ещё один парень расхерачил об здание школы тачку в мясо. Остался цел и был самым позитивным арестантом в камере. По ночам мы делились опытом: кто какие наркотики пробовал, и рассказывали разные истории на эту тему. Ванька-цыган, сидевший за то, что под героином ехал по правам брата-близнеца, поведал, как у него в машине корефан ширнулся и стал отъезжать. Как Ваньке пришлось вытащить его где-то возле колонки и пиздить под струёй холодной воды…
За пять суток у меня набралось море впечатлений. Романтика: шмоны, баланда, заточка. Но больше не хочу. Выпустили меня девятого мая днём. Я зашёл на работу, взял пятьсот рублей аванса и отпраздновал День Победы. В то время этот праздник еще не внушал отвращения.
