Что объединяет Христа, Сократа и Трампа? Поиск правды в постмодерне: экспрессивный индивидуализм как критерий истины

Как устроена постправда и что такое экспрессивный индивидуализм? В эссе о современных стратегиях самоидентификации издатель философского журнала «Локус» Самсон Либерман анализирует, как постправда разрушает авторитеты и учит доверять личному мнению, почему «молчаливое большинство» сегодня стало защищать свою субъектность, в чем притягательность «порочных» образов Трампа и Путина, каким образом политики в своих целях используют интересы угнетенных меньшинств и как шеринг в соцсетях и геймификация жизни становятся новыми инструментами эксплуатации.

Когда говорят о постправде, обычно имеют в виду особую форму публичной риторики, связанную с апелляцией к эмоциям и с отказом от претензий на объективность. Важно, что это не стратегия скрытого обмана. Мы не подделываем факты, называя нужное нам положение вещей правдивым, и даже не фреймим ситуацию, вставляя ее в нужные нам рамки и контексты. Скорее, мы сознательно отказываемся от авторитета истины вообще, напирая на неприемлемость некоторых общепринятых положений (или положений оппонента), их нелепость или аморальность.

Риторика постправды — это прежде всего работа вторым номером, то есть реакция и ответ, критика уже существующего мейнстрима. Вместо отстаивания своей позиции и опровержения чужой участник дискуссии стремится обрушить доверие к инстанциям истины (наука, массмедиа, здравый смысл и т. д.) в целом. Риторические фигуры могут быть разной степени сложности: от простых «кругом обман» и «все куплено» до «нам внушают, что» и «им хватает наглости утверждать». В этом смысле установка постправды — это не про недостаток критического мышления, а про его радикализацию и возведение в абсолют. Исходная предпосылка — невозможность что-либо утверждать наверняка, потому что «все неоднозначно».

После разрушения авторитетов и ориентиров ритор обычно предлагает доверять «собственному чутью». Если все варианты и трактовки одинаково (не)возможны, следует искать другие критерии отбора информации. Это может быть этическая интуиция, эстетическое чувство, социальная солидарность, политические соображения и т. д. Потому что каков бы ни был вопрос — шарообразность земли или причины СВО — мы будем верить скорее обиженным, чем обидчикам, красивым, чем некрасивым, своим, чем чужим.

Может показаться, что это стандартная риторическая двухходовка — подрыв авторитета оппонента и раздувание собственного. Нечто похожее можно найти еще у греческих софистов или китайских мудрецов. Разница находится в способе проведения границ. В ситуации «постправды» цель ритора — подчеркнуть разницу не между собой и оппонентом, но между оппонентом и аудиторией, как бы затягивая последних на свою сторону.

Интерактивность, работа с аудиторией, популизм всегда присутствуют в публичных дебатах. Но теперь мы предлагаем зрителями не позицию «объективного судьи» и молчаливого свидетеля истины, но активного критика и скептика. Вместо того чтобы быть голосом большинства и выражать общественное мнение, от зрителей требуют самовыражения. Критикуй, сомневайся, главное — смело выражай собственную позицию. Как говорил наш великий соотечественник из Калининграда: «Имей мужество пользоваться собственным умом!»

Этим стратегия постправды выгодно отличается от постмодернистской вседозволенности. 

Дело не в отсутствии объективных критериев истины, а в утверждении в качестве таких критериев «личное» и «аутентичное». 

Это можно сравнить с риторическим ходом Иешуа из «Мастера и Маргариты», который предлагает прокуратору, собственному судье, отказаться от поисков объективной истины, заранее обреченных на провал, и «послушать себя». «Истина прежде всего в том, что у тебя болит голова…» — говорит он, а потому listen to your heart.

Поэтому позицию оппонента такой ритор пытается представить не как субъективную или нелогичную, но наоборот, как недостаточно субъективную. Он будет упрекать его в компромиссности и трусости, а главное, в несамостоятельности, подчиненности его взглядов официозу, common knowledge и «повесточке». В такой ситуации дикие и радикальные вбросы (двойники Путина, вышки 5G, ядерная война и т. д.) выглядят убедительнее, чем обращение к авторитетным, а значит, авторитарным институтам науки.

Но главное, что после обвинений оппонента обязательно дается место для голоса аудитории. Скромно признавая свою позицию не 100% верной (может быть, Земля и не плоская, не все так однозначно), ритор предлагает остальным вынести вердикт самостоятельно.

политика идентичности

Главным примером применения постправды чаще всего оказывается риторика Дональда Трампа и ему подобных. Фрэнсис Фукуяма называет такого рода политиков правыми популистами» Виктор Орбан, Владимир Путин, Дональд Трамп и многие другие похожи в том, что строят риторику через фигуру обиженного и угнетенного меньшинства.

Надо сказать, что изначально эта фигура была введена в оборот и обкатана миноритарными сообществами, отстаивающими права ЛГБТК+, женщин, чернокожих в США, национальных меньшинств и т. д. Однако этот условно левый дискурс всегда был связан с ценностями равноправия и толерантности, тогда как правый популизм скорее про свободу и исключительность.

Фукуяма считает основным политическим вопросом современности именно общественное признание, а не распределение экономических благ. 

Не бюджет или форма налогообложения волнуют людей, а гей-браки, нацистская символика, аборты, феминитивы, защита чувств верующих и т. д. Именно в отношении этих вопросов сегодня определяется правый и левый мейнстрим.

Мало того, как оказалось, политическая мобилизация на уровне государства сегодня строится вокруг этих же вопросов. Чтобы сделать Америку грейт эген, не обязательно запрещать аборты и закрывать границы, но обязательно представлять интересы обиженного и угнетенного меньшинства, чье достоинство и идентичность несправедливо попирается глобалистским большинством.

Основой такой «политики идентичности» Фукуяма считает идеологему «экспрессивный индивидуализм». Она предполагает, что личность человека имеет как бы двойную структуру: помимо внешних социальных норм и правил, навязываемых обществом, есть также некое внутреннее Я, которое обществом систематически подавляется. Романтичный в своем основании мотив противостояния личности и общества (внутреннего и внешнего, подлинного и навязанного) сегодня является базовым принципом самоопределения.

Противопоставив «экспрессивных индивидуалистов» Фукуямы «молчаливому большинству» Бодрийяра‌, мы лучше увидим разницу между риторикой постправды и постмодернистской вседозволенностью. Последняя создавала коммон сенс и защищала статус-кво, мейнстрим работал через позицию большинства, постправда же всегда обращена к обиженным и угнетенным маргиналам.

То, что в России сегодня называют новой этикой, изменило представление о моральной правоте — объективное, авторитетное большинство теперь не может быть инстанцией морального суждения. Правда всегда на стороне меньшинств и сообществ, а не общественного большинства.

Ярким примером действия этого принципа можно считать не столь давнюю историю с «Мужским государством».‌ Началось все с рекламной статьи «Вкусвилла», в которой среди прочего была история однополой женская пары. Возмущенные читатели Владимира Позднякова (автора телеграм-канала «Мужское государство») стали писать героиням письма с угрозами и спамить в комментариях «Вкусвилла». Последний публикацию удалил и извинился. Опьяненные успехом борцы за традиционные ценности атаковали ресторан «Тануки», в рекламе которого они возмутились чернокожим моделям и радужным флагам. «Тануки» так просто не сдался, тогда Поздняков призвал заспамить их аккаунт на «Яндекс.Еде». В итоге с блогером, если верить его словам, связались из ФСБ и настоятельно рекомендовали остановить атаку на «Яндекс».

Огромное количество людей оказалось мобилизованным настолько, что чуть не опрокинуло главную цифровую госкорпорацию страны. И успех этой мобилизации напрямую связан с присвоением идентичности угнетенного меньшинства (несчастные русские православные патриархи). 

Отсылки к объективному и общепринятому больше не работают (если когда-то работали). Идентичность — это всегда отклонение от нормы и оппозиция мейнстриму.

Правый популизм работает через политику идентичности на уровне государства. А значит, борьба за самовыражение становится монопольным правом государственной власти. Как показывает кейс с «Мужским государством», под запретом оказываются не только левые или не только правые формы отстаивания идентичности, но просто любые успешные формы, то есть способные составить конкуренцию действующему режиму.

Итак, человек сегодня склонен отождествлять себя не с доминирующим большинством, но с угнетенным меньшинством; не прятаться в толпе, но противопоставлять себя этой толпе. То есть человек склонен искать поддержки не у безличного авторитета большинства, но у других миноритариев, создавая небольшие сообщества. Такая поддержка более личная и адресная, а членство в сообщество дает чувство собственной исключительности, идентичность.

Таким образом, риторика постправды оказывается эффективной, потому что дает пространство для выражения идентичности. В современных дебатах побеждает не тот, кто примыкает к консенсусу или призывает к благоразумию, и даже не тот, кто утверждает постмодернистскую вседозволенность в духе anything goes. Но тот, кто противопоставляет объективной истине личную правду и призывает аудиторию к самовыражению.

В одной из серий Черного зеркала The Waldo Moment отстаивался тезис о стерилизации политических образов. Чем меньше подробностей и особенностей у политика, тем меньше шансов, что его образ окажется отталкивающим для тех или иных групп. Но так как люди время от времени все-таки делают и говорят глупости, политические образы становятся не только более стерильными, но и более обезличенными. Серия заканчивается победой в выборах мультяшного медвежонка Валдо, не отягощенного излишним человеческим багажом и скелетами в шкафу.

Однако уже через три года после выхода этой серии Дональд Трамп побеждает на выборах в президенты США. Его можно упрекнуть во многом, но только не в стерильности и обезличенности образа. И совершенно точно его нельзя назвать человеком, прячущим свои скелеты в шкафу. Он не только не скрывает своей порочности и вранья, но искренне бравирует ими. Риторическая привлекательность его позиции отсылает к базовому парадоксу лжеца — «Я лгу».‌

Эта намеренная парадоксальность очень напоминает сократовское «я точно знаю, что ничего не знаю, но другие не знают и этого». Так же как булгаковская версия апологии Христа, сократовский парадокс основан на личной искренности, противопоставляемой объективной истине. Трамп, так же как Сократ и Христос, откровенен и искренен в своей непристойности, и поэтому привлекателен.

аутентичность социальных сетей

Фукуяма ничего не говорит о причинах современного распространения «экспрессивного индивидуализма». Он считает его естественной установкой человека модерна, указывая на наличие подобных мотивов еще в протестантских проповедях Лютера. Однако эта установка сильно отличается от того, что мы считали естественным еще 10–15 лет назад. Что же могло заставить молчаливое большинство Бодрийяра без устали защищать свою идентичность? Философ и медиатеоретик Герт Ловинк считает, что в этом виноваты социальные сети.

Будучи рекламными цифровыми платформами, последние нацелены на сбор и обработку данных о своих пользователях. Чем больше данных платформа способна обработать, тем лучше будет настроен таргет и легче станет продавать свои услуги рекламодателям. Поисковики, социальные сети, сервисы подписок и видеохостинги выживают в основном благодаря продаже данных о своих пользователях.

Привычные страшные «капиталистические транснациональные корпорации» эксплуатируют человека в качестве трудящегося и (или) потребителя, навязывая бессмысленную работу и (или) бессмысленные покупки. Платформы же ничего не производят и ничего не продают, они эксплуатируют не труд и (или) желание, но внимание. 

Современный капитализм производит не «рабочего как товар» и не «пассивных потребителей». Он производит активных пользователей.

Один из главных инструментов эксплуатации внимания — шеринг. Первое, что вы увидите в социальной сети, будет вопрос «что у вас нового?». От нас требуется постоянно производить свой контент и шерить, комментировать контент остальных. Мы не ложимся спать, пока не узнаем, что нового в мире, у друзей и любимых блогеров, и не встаем с кровати, не проверив экран уведомлений.

Массовая культура производилась специально обученными людьми в специально отведенных местах, сообразуясь с канонами, жанрами и форматами. Современная культура производится пользователями, которые ориентируются на предпочтения своих друзей. Отсев последних, чистка ленты — главный инструмент радикализации. Пресловутые информационные пузыри создают иллюзию политического, этического, эстетического единогласия. Креативный менеджер из твиттера, стареющий либерал из ФБ, православный коммунист из ВК — все они живут в согласии с миром, а мир согласен с каждым из них.

Встретив же человека с другими взглядами, активный пользователь, скорее всего, сочтет его ботом или оболваненным зомби. «Кремлебот», «Медуза/Дугин головного мозга», «нормис», «человек-телевизор» и т. д. Право на оппозицию мейнстриму оправдывается искусственностью и «неаутентичностью» последнего. Все «живые» и «настоящие» люди (из моей ленты) придерживаются позиции X, а значит, все, кто с ней не согласен, априори являются жертвами государственной/либеральной/космической пропаганды.

То есть действия фильтров предпочтений дополняются установкой no filter. Мы должны быть искренними и аутентичными, говорить о себе и про себя — правда, в тех форматах, что нам предлагают социальные сети и селебрити. Но и сами медиахолдинги превращаются в фермы микроблогеров, а крупные селебрити — из производителей либерального коммон сенс в политических активистов (Дудя сегодня смотреть почти невозможно). Сторителлинг, личный бренд и закрытые чаты — вот основные стратегии современного духовного (само)производства.

Еще одна важная вещь в эксплуатации внимания — геймификация. В отличие от кино и телевидения, платформы и игры требуют постоянной активности пользователя. Они не рассказывают и даже не показывают, а провоцируют делать самому. Игра — это неполная машина, она ждет игрока, главную свою недостающую деталь. Внутриигровой мир всегда на грани катастрофы, игрок должен постоянно ощущать угрозу проигрыша, держать равновесие и принимать судьбоносные решения. Игра создает впечатление, что мир вращается вокруг тебя, NPC‌ оживают, текстуры прогружаются и т. д. Истории и сториз всегда ждут своих героев.

Активный юзер уверен, что он может заканселить зло, остановить войну твитом, а глобальное потепление — челленджем по сбору мусора. Именно это двойное ожидание и нехватка (игра ждет игрока, игрок ждет угрозы и катастрофы) создают пространство субъектности. Сытая масса XX века застывала в «вечном настоящем» и хранила своим молчанием статус-кво, ее мотивация — «лишь бы не было войны». Сегодня реальность требует от нас действий по сохранению настоящего, избежать войны уже не получилось. Игра уже началась, мир уже на пороге катастрофы, а нас уже обделили вниманием и признанием.

И именно за эту обделенность и угнетенность цепляется постправда. Ритор, вместо того чтобы навязывать, обманывать или убеждать, должен прежде создать пространство для самовыражения и отстаивания идентичности. Это может быть спам-атака на главный фуд-сервис страны, тред в твиттере или челлендж в тиктоке. А может быть протестный митинг, шутинг или война в соседнем государстве.