Лужа голубой крови. Глава III. Экстремальные меры

Дисклеймер: Все упоминания расовых предрассудков и стереотипов, вредных привычек (включая наркотическую зависимость и алкоголизм), описание грубых нарушений норм общественной морали, нравственности и семейных ценностей носят сатирический характер. Автор настоятельно не рекомендует придерживаться подобного образа жизни и не использовать героев рассказа как пример для подражания.

Глава I. Высокие отношения
Глава II. Эдуард Восьмой
Глава III. Экстремальные меры
Глава IV. Деловая этика

Глава III
Экстремальные меры

Внизу уже сбегались постояльцы и персонал, а также редкие в этот поздний час прохожие. Они смотрели на тела, а я смотрел на них. «Кто-нибудь что-нибудь видел? Кто ведёт себя подозрительно? Никто не пялится на меня?».

Женщина в поварском колпаке, сильно напуганная, сказала рядом стоящим:

— Господи боже, это Марта?

— Кто? — спросил я.

— Марта. Она горничная, — вмешался швейцар, а потом указал на труп коридорного, — а они ведь с Бобби только обручились.

— Понятно, застала его с этой голой толстухой, вот и порешила и его, и себя, — проворчала старушка лет трёхсот, которая гуляла мимо с собакой.

— Женщина, помолчите… Как можно?.. Идите, куда шли… — шипели на неё остальные.

Зазвучали сирены и замерцали мигалки. Подъехали патрульные машины, машины скорой, а чуть позднее детективы и криминалисты. Я знал, что меня видели здесь, и скрыться сейчас не мог. Это вызвало бы подозрения, особенно учитывая тот факт, что я торчал в служебном помещении отеля не менее часа, не являясь при этом постояльцем.

Толпа расступилась, и показался человек, которого я видел уже второй раз за эти сутки, — детектив Хотторн.

— Мистер Андервуд?

— Детектив.

— Опять вы? Что здесь произошло?

— Я рассматриваю три варианта: убийство, самоубийство, либо несчастный случай. По-моему, больше причин для смерти людей не бывает. Кстати, эта несчастная — Лора Слаймс, в чьей квартире мы с вами сегодня познакомились. Ну, вы помните, там был ещё тот джентльмен без одежды, без пульса и ещё с некоторой деталью, которая вылетела у меня из головы.

Детектив прищурился:

— Интересно-интересно. Работников отеля прошу вернуться обратно в здание, где мы и проведём опрос. Мистер Андервуд, вы тоже никуда не уезжайте. Офицер Фитч проводит вас, чтобы мы могли поговорить. Так, кто из прохожих видел, что произошло?.. Вы, мэм?.. Да, пройдите сюда…

Пока Хотторн возился с местом преступления, я ждал его в том самом служебном помещении, где сидел часом ранее, и продумывал легенду. Я появился в местах совершения двух убийств, жертвы которых связаны с делами моего отца, который сбежал из-под следствия. Крайне сложная ситуация, особенно с учётом того, что второе преступление совершил, действительно, я. Удачно, что коридорный и горничная оказались обручены. Я могу, действительно, попробовать направить дело в русло убийства из ревности. Но для начала надо прикинуться дурачком.

Меня вызвали в кабинет управляющего, где уже ждали детективы. Их было двое. Хотторн представил мне второго, который сидел за компьютером и заполнял протокол:

— Это детектив Тхакур Шанкар.

— Можно я буду называть его «Ганди»? — поинтересовался я.

— Лучше «детектив Шанкар», — сказал индус на чистом английском.

— А.

— Как давно вы здесь? — начал Хотторн.

— Пару часов. Может больше, — ответил я.

— Как вы здесь оказались?

— Днём, когда я собирался уезжать с места убийства Арона Куммера, ко мне подошёл некий мужчина и сказал, что Афродита будет ждать меня ночью в отеле «Эдуард Восьмой»…

— Афродита?

— Да, так я называл Лору. Она звала меня Геркулес.

— Зачем?

— Это наши псевдонимы для тайного гостиничного секса.

— Вы спали с убитой?

— Да. Но не сегодня. Не успел.

Хотторн потёр брови пальцами.

— Ладно. А что это был за мужчина?

— Который?

— Который подошёл к вам и сообщил, что убитая ждёт вас в отеле?

— Какой-то бомжара. Кажется, Лора подослала его ко мне за бутылку виски, передать сообщение.

— Почему не по телефону?

— Не знаю. По-моему, это как-то связано с тем, что днём в её квартире обнаружили труп.

Слишком много выводов. Я ведь должен изображать дурачка. Дурачок не может быть таким сообразительным. А тут ещё и Хотторн начал напирать:

— Да, и вы знали о том, что случилось в квартире мисс Слаймс. Почему не сообщили мне, что получили это сообщение? Зачем вы поехали сюда самостоятельно? У вас ведь был мой номер.

— Во-первых, я любил эту женщину, и чувства затуманили мой разум. Я хотел сперва разобраться в ситуации. Возможно, подозрения в убийстве Куммера пали бы на неё, тогда как она могла быть невиновна. Вы должны это понять. А во-вторых, я хотел ещё раз заняться сексом, и уже потом вызвать полицию.

— Не валяйте дурака, мистер Андервуд, — вмешался Ганди. — Что в таком случае вы делали в комнате для персонала?

— Я попросил сообщить обо мне Лоре Слаймс. Коридорный провёл меня в это помещение, где я и прождал более часа, пока не вспомнил, что у меня нет котрацептивов. И тогда я побежал в аптеку.

— Вы можете опознать коридорного, который вас проводил? — спросил Хотторн.

— Да — ответил я, — тот, что лежит на улице поодаль от Лоры Слаймс.

— Класс-с, — усмехнулся «Ганди», тыча пальцами в клавиатуру.

Хотторн положил руки на бёдра и тяжело выдохнул.

— Вы же понимаете, мистер Андервуд, что находитесь в незавидном положении?

— Догадываюсь, что вы подозреваете меня. Но послушайте, стал бы я торчать на месте преступления, если совершил это? Стал бы я мозолить глаза персоналу несколько часов?

Я говорил это, а сам думал: «А ведь, действительно, идиот. На кой-чёрт я тут светился? Надо было полностью поручить дело Груберу».

— Нет, детектив, я вижу, что всё указывает на моё отношение к делу. Но, чем более реалистично выглядит это отношение, тем больше я утверждаюсь в том, что меня подставили.

«Ганди» явно не нравилось, что я разыгрываю карту с подставой. Вообще я чувствовал, что он становился ко мне всё более и более пристрастным. Возможно, у него неприязнь к нам, белым богатым людям из Европы, из-за того, что в детстве он с десятью родственниками жил в хижине из навоза на берегу Ганга и пил из него грязную воду, разбавленную проплывающими трупами соседей, тогда как я мог позволить себе туалетную бумагу и все пять приёмов пищи без неизбежной диареи. И поэтому он мог замыслить выбиться в люди и однажды подпортить одному из белых богатеев всю малину. А вот Хотторн был неизменно вежлив, хотя и сообщил неприятную новость:

— Простите, сэр, я совершенно не желаю этого, но, тем не менее, не могу сейчас отпустить вас просто так. Исходя из обстоятельств, я просто вынужден поместить вас под арест.

У меня замелькали перед глазами все неудобства связанные с пребыванием под арестом. И я не преминул перечислить их:

— Вы меня не на шутку озадачили, детектив. Мне ни в коем случае нельзя под арест. В ваших камерах сыро, плохо кормят, содержат заразных бродяг, и я имею опасения касательно возможных гомосексуальных домогательств.

Детектив, конечно, поспешил заверить, что у меня неверное представление об изоляторах, но это была чушь. Уж я-то помню, как годом ранее оказался с друзьями по университету под арестом в Суонси по обвинению в публичных развратных действиях. Двое суток нас кормили едой, имеющей строго не более одного цвета, а мылись мы в воде едва прозрачнее того, чем нас кормили. В общем, я предложил подписать обязательство не покидать город, Хотторн настаивал на аресте, в итоге сторговались на домашнем аресте с электронным браслетом.

В конце концов, я уехал в сопровождении полиции, заметив напоследок в толпе зевак Грубера, держащегося за яйца.

***

Пока я безвылазно сидел дома, нас навестил новый адвокат папа — Бенедикт Лайтман из конторы «Лайтман, Куммер и партнёры». То есть он был партнёром Куммера и достаточно быстро принял дело моего отца. По сути, смерть жида ничего не изменила. Куда больше меня интересовали последствия смерти Лоры Слаймс. Во-первых, я был подозреваемым (но заметанием следов занимался Грубер, и я не терял надежды). Во-вторых, я не знал, в какую сторону мне двигаться в вопросе управления трастовым фондом и финансами семьи, потому что ранее полагался на серую мышь, которая, как оказалось, действовала не в моих интересах. От всего этого ужасно раскалывалась голова.

Я сидел в гостиной вместе со всеми, потягивал вино и слушал Лайтмана. Он рассказывал о том, как идут дела с линией защиты в деле папа. Маман вилась вокруг него как услужливая горничная, предлагая закуски и напитки, то и дело осведомляясь, не испытывает ли он нужды в чем-либо. Это выглядело странно и для меня и для Мадлен. Даже дворецкий изредка косился на это действо. Впрочем, в отличие от Куммера Лайтман был весьма видный джентльмен. Возможно, маман окучивала его чисто из животных побуждений.

Когда Лайтман закончил говорить о деле, маман адресовала ему пару комплиментов по поводу его профессионализма и запричитала о том, что ей не на кого положиться в это тяжёлое для семьи время. А потом, что меня не удивило, попросилась переговорить с ним с глазу на глаз. Мадлен закатила глаза, один из лакеев иронично закивал, глядя в потолок., а я, посидев несколько секунд и призадумавшись, поставил бокал и объявил, что иду к себе.

Но к себе я не пошёл. Я пошёл к комнате маман и стал подслушивать у замочной скважины. Это оказалось полезно для моего будущего, потому что я стал свидетелем следующего диалога.

Маман:

— Сейчас он полностью обезоружен в сравнении со мной. Сделайте всё, чтобы он оставался там до конца своих дней, и я вас озолочу.

Лайтман:

— Мадам, я скован деловой этикой.

— К чёрту деловую этику. Мы не рядовой клиент. Это тот случай, когда вы можете продать свою этику за огромную сумму, за которую её стоит продать. Кроме того, постарайтесь состряпать всё так, чтобы это не выглядело, будто вы предали интересы клиента. Это необходимое условие, потому что он должен передать мне ценные бумаги, права и доли добровольно. И именно вам предстоит его убедить.

— Мадам, не примите за торг, но почему я не могу просто вытащить вашего супруга из передряги и получить гонорар по счёту, который выставлю?

— Какая бы цифра там не была, я дам гораздо больше. И вам не придётся возиться со всем этим.

— Предположим, мы условились, и я смогу убедить вашего супруга в том, что его могут лишить всего. Предположим, он согласится с тем, что все его права и имущество лучше передать по дарственной. Но я не могу гарантировать, что он передаст их именно вам. У вас есть дети, один из которых — совершеннолетний мужчина. А кроме того, возможно, у мистера Андервуда-старшего есть ещё родственники.

— Об этом не беспокойтесь. У него есть младший брат Сирил, который живёт в Австралии, но это сводный брат по матери. Джон не допустит, чтобы состояние ушло кому-то, кто не состоит в прямом кровном родстве с родом Андервудов. Это не в привычках таких семей как наша.

— А что же касательно ваших детей?

— Я всё обдумала. О Мадлен можно не беспокоиться. Если Джон не выжил из ума, то он поймёт, что доверять ей состояние семьи нельзя. Кроме того, вследствие некоторых событий имеются сомнения в её способности продолжить род. Что касается сына, то тут ситуация сложнее. Вы должны показать Джону результаты тестов ДНК, согласно которым Джон Андервуд Четвертый не приходится ему сыном.

Холодный пот прошиб мой лоб. Неужто шутки про меня-бастарда были не шутками?

— У вас есть результаты данного теста? — спросил Лайтман.

— Да, — ответила маман, вытаскивая из секретера папку.

— Позвольте поинтересоваться, мадам. Не возникнут ли у вашего супруга сложности морального свойства? Ведь в случае если в семье не остаётся наследника мужского пола, да к тому же наследница женского пола не может иметь детей, то, отдавая вам состояние семьи, он лишает семью этого состояния.

— Джон знает, что у меня не осталось живых родственников. Следовательно, мне некому оставить наследство кроме как Мадлен, когда она достигнет сознательного возраста. Можете предложить ему искусственное оплодотворение, я ещё смогу выносить наследника. Но это не имеет значения. Когда дело будет окончено, я проведу повторный тест, на этот раз корректный и мы вернём Джону Андервуду Четвертому его законные права.

— А, так всё-таки…

— Да. Всё-таки он не бастард.

Отлегло. Но всё равно план маман меня совершенно не устраивал. Родственников-то у неё, конечно, не осталось, но никто не мог гарантировать, что она не выскочит замуж за молодого альфонса, который запудрит ей мозги и оставит Андервудов с носом.

— Сроки? — спросил Лайтман.

— Это значит, мы договорились? — спросила маман.

— Пожалуй.

— Тогда постарайтесь уладить всё как можно быстрее.

— Уладив все правовые вопросы, я смогу вылететь к мистеру Андервуду через неделю. В случае возникновения юридических сложностей в уголовном деле вашего супруга я вас оповещу.

— Мистер Лайтман, а где он находится?

— С вашего позволения я сохраню этот секрет. Он никак не влияет на наши договорённости.

Снова раздался скрип секретера. Маман вытащила пачку банкнот и протянула Лайтману.

— Сейшелы, остров Маэ, Виктория, отель «Виктория», аппартаменты «Бонапарт».

— Эй, — раздался голос позади меня. — Что это ты тут делаешь?

Это была Мадлен.

— Ты что… ты… фу, это отвратительно, — скорчилась она. — Ты смотришь как они?.. Гадость какая!

У меня не было времени разбираться с глупой сестрицей, были дела поважнее. Я просто выпрямился и ушёл к себе.

***

Итак, у меня есть неделя, в течение которой моя принадлежность к Андервудам никем не подвергается сомнению. Так сказать, неделя андервудства. Что же делать? Первый очевидный ответ — выкрасть результаты тестов ДНК из секретера маман. Но эта идея не имела успеха. Когда я стащил ключ и прокрался в её спальню, бумаг в секретере уже не было. Должно быть, Лайтман забрал их. Я решился на отчаянные меры.

По первому звонку Грубер был у меня как штык.

— Что с нашими делами по поводу Куммера и Слаймс? — спросил я его.

— Всё в поряке босс. Я затёр все улики. Они не смогут предъявить обвинение. Надо только немного подождать и арест снимут. Мне пришлось подмазать кое-какие шестерёнки, поэтому я немного поиздержался.

Он положил на стол бумажку.

— Однако ж, — удивился я, глянув на цифру.

Что ж поделать, я порылся в сейфе, отдал деньги Груберу и перешёл к основному вопросу.

— У нас нарисовалась ещё одна нешуточная проблема. Маман твёрдо решила завладеть состоянием Андервудов. Она в сговоре с адвокатом отца и хочет признать меня бастардом на основании подложных тестов ДНК.

— Ого.

— Вот именно. У нас есть неделя. От вас мне нужно только одно — один маленький несчастный случай, который избавит меня от угрозы со стороны маман.

— Убить маму? — промычал Грубер, вероятно, представляя, как ни за что в жизни не порешил бы свою мамашу в бигудях и грязном фартуке.

Пришлось разрешить его морально-нравственные терзания. Я снова влез в сейф и бросил Груберу пять золотых слитков высшей пробы. Его глаза заблестели, и на лице сверкнула улыбка. Он завороженно смотрел на самого могущественного на Земле металлического бога. Я пощёлкал пальцами, пытаясь привлечь его внимание.

— Грубер. Грубер! Я понимаю, что сейчас вы фантазируете о том, сколько рядов золотых зубов можете вставить себе теперь, но мне нужен ваш ответ. Вы сделаете то, о чём я прошу?

— Будет сделано, босс, — отчеканил он, рассовывая слитки по карманам своей кожанки.

На том мы и попрощались. Мне не оставалось ничего кроме как сидеть дома с браслетом на ноге и ждать.

***

В течение нескольких дней маман чаще, чем обычно покидала Андервуд-хаус. Предлоги были разные. То загородный клуб, то вечеринки, то шоппинг, то дела, связанные с отцом, финансами и расследованием. Как потом рассказал Грубер, в основном это были поездки в адвокатскую контору Лайтмана, офис управляющей компании фонда «Уолтерс», по нотариусам и медицинским центрам. Маман активно взялась за реализацию своего плана.

Я приходил во всё большее беспокойство. Во-первых, со дня на день Лайтман мог вылететь на Сейшелы, обрабатывать моего отца. Во-вторых, я не мог связаться с Грубером.

Моё томление оборвал камень, влетевший ко мне во окно. Вокруг него была обёрнута записка следующего содержания:

«Извините, что не отвечаю на звонки босс. Я избавился от старого телефона. Со дня на день сообщу новые контакты. Не покидайте комнату, ждите следующего сообщения. Грубер».

Я глянул в окно через разбитое стекло. Никого не обнаружил. Выпил бокал кларета, лёг в постель и попытался заснуть. Не тут-то было. Едва я погрузился в объятия Морфея, как в окно влетел очередной камень.

— Твою мать! Он собрался перебить мне все окна?!

На этот раз я вновь не застал Грубера во дворе и принялся за записку. Она гласила: «Включите четвертый канал и посмотрите оперативную сводку. Грубер».

Я кинулся к пульту и включил телек. После пары сюжетов шёл тот, что предназначался мне: «Сегодня около двух часов двадцати минут пополудни на Митчел-роуд произошло столкновение автомобиля марки Ягуар XF и грузовика Лейланд, перевозившего мусор. Как стало известно корреспондентам „Четвертого канала“, жертвами автокатастрофы из числа пассажиров Ягуар XF стали Патриция Андервуд, жена небезызвестного инвестора Джона Андервуда Третьего, находящегося в розыске, и Бенедикт Лайтман, адвокат Джона Андервуда Третьего. Пострадавшие доставлены в госпиталь „Грин Роуз“, об их состоянии ничего не сообщается. Была ли автокатастрофа несчастным случаем или умышленным преступлением, вас будут держать в курсе событий корреспонденты новостных рубрик „Четвёртого канала“. Оставайтесь с нами».

Я ткнул кнопку выключения. Экран затух.

Что это ещё за новости? «Об их состоянии ничего не сообщается». Это значит, что они живы? Следовало срочно попасть в «Грин Роуз» и увидеть всё воочию. Я набрал детективу Хотторну.

— Нет, мистер Андервуд. Домашний арест предполагает, что вы не можете отлучаться из дому. В этом весь его смысл.

— Вы ещё не в курсе?! Моя мать только что попала в автокатастрофу! Я не знаю, в каком она состоянии! Может мертва, а может страдает! Мне срочно нужно в госпиталь «Грин Роуз»!

— Оу. Простите, я не знал, мы не успеваем смотреть новости. Конечно же, я пришлю к вам инспектора, который проводит вас в госпиталь.

Отлично. Я положил трубку и быстро оделся. Когда подъехал инспектор, я уже стоял во дворе. Он поднёс к браслету какую-то карточку, что-то нажал и пригласил сесть к нему в машину. Пока всё это происходило, во двор вышла Мадлен и, узнав в чем дело, тоже навязалась ехать с нами. Что ж поделать, это и её мать.

***

В госпитале нас приняли достаточно быстро и отвели к палате, в которой лежала маман. Я видел её через стекло со сдвинутыми жалюзи. Меня настигло некоторое разочарование, потому как я ожидал увидеть кучу трубок, аппаратов жизнеобеспечения и врачей, борющихся за жизнь пациента. Но увидел я гораздо меньше трубок, аппаратов, всего одну дежурящую медсестру, спящую в кресле, и маман, которая с перебинтованной головой полулёжа таращилась в потолок стеклянным взглядом.

— Что случилось? — спросил я врача нарочито взволнованным голосом.

— Автокатастрофа. Она сидела на заднем сиденье за передним пассажирским и при столкновении вылетела через лобовое стекло, — ответил док.

— Какой ужас. Я могу войти?

— Я попросил бы этого избегать.

— Господи, да это же моя мать, я должен знать, как она себя чувствует, — неплохо сыграл я.

Мне было легко изображать расстроенные чувства, потому что мой замысел не осуществился и я, действительно, был расстроен.

— Хорошо, — согласился док, — но вы покинете палату по первому моему требованию.

— Договорились.

Я вошёл вместе с Мадлен и врачом, подошёл к койке и постарался попасть в поле зрения маман. Она скосила на меня стеклянный взгляд и сказала:

— Схватки.

— Что? — спросил я в недоумении.

— Схватки. Схватки-схватки. Кесарево.

И тут изо рта маман потекли слюни.

Мадлен закрыла лицо ладонями и попятилась к выходу. Вряд ли в ней проснулись родственные чувства, скорее, она была поражена самим этим физиологическим явлением — состоянием пострадавшей.

— Покиньте палату, — потребовал док.

Мы вышли, и он крайне серьёзно и сочувственно сказал:

— Мои соболезнования, мистер Андервуд, мисс Андервуд. У вашей матери множественные повреждения неокортекса. Ей потребуется длительный курс психотерапии, чтобы восстановить навыки общения, мыслительной деятельности, восприятия, речи. Не буду внушать ложные надежды, высока вероятность безуспешного исхода. Из-за сильной индивидуальной изменчивости мозга мы не можем предсказать, восстановятся ли все нужные синаптические связи. Вероятно, она потребует особого ухода в течение жизни.

— Я понимаю, док. Спасибо за всё, что вы сделали. Нам, наверное, лучше остаться тут? — спросил я дрожащим голосом, но с надеждой, что он меня отговорит.

И мои надежды оправдались. Он сказал:

— В этом нет необходимости. Её состояние стабильно, но в течение нескольких суток нежелательно наличие контактов с большим количеством людей. Это может вызвать лишний стресс, который ей противопоказан. Мы сообщим вам, когда вы сможете её навестить. Вероятно, на следующей неделе.

— А как дела у мистера Лайтмана? Он был с ней в одной машине.

— Он в соседней палате. С ним всё хорошо. Он сидел пристёгнутым и получил лишь небольшой вывих и пару ссадин. Что касается мистера Фолворти, то он в коме.

— Кого?

— Мистера Фолворти. Он был за рулём.

— А, водитель моей матери.

— Вас проводить к нему?

— Нет. Он шофёр маман, пусть она о нём и беспокоится.

Водитель меня не интересовал, а вот за Лайтманом я бы пристально приглядывал. Я посмотрел сквозь жалюзи, он сидел на койке с бинтом на руке и, задумавшись, смотрел в одну точку.

— А его я могу навестить завтра? Он крайне важен для нас, поскольку ведёт уголовное дело моего отца.

В этот момент док глянул на сопровождавшего меня инспектора, потом на мигающий браслет, видневшийся из-под брюк, и лицо его приобрело подозрительное выражение, будто говорящая: «Что за семейка такая? Все под следствием».

— Хорошо, — сказал он. — Навестите его завтра.

— Можно? — спросил я инспектора.

— Я поговорю с детективом, — ответил тот.

Мы покинули госпиталь.

***

Я приехал домой и с чувством полного удовлетворения плюхнулся на кровать. Скорая и неминуемая угроза устранена. Теперь хотя бы есть время подумать, оценить ситуацию.

А ситуация требовала оценки. Отец, по-прежнему, в бегах. Судьба состояния семьи неизвестна. Ход расследования также был для меня тёмным лесом. Всё, что я знал от Лайтмана, так это то, что в случае неудачного исхода к папа будет предъявлено такое количество исков, что он лишится большей части своей доли в трастовом фонде. И тогда доверители фонда изберут другую управляющую компанию, а мы лишимся управления средствами фонда. Это означало сильное сокращение доходов семьи, ведь в этом случае средства доверителей будет расхищать кто-то другой.

Пока я продумывал дальнейшие действия, в окно постучали. Я не мог не удивиться, поскольку моя спальня была на третьем этаже. Оказалось, что это Грубер болтается на карнизе за окном. Это было забавно. После некоторого выжидания я всё-таки его впустил.

— Какой сюрприз. А я только что из госпиталя. Маман жива.

— Жива? — испугался Грубер.

— Да. Но, кажется, он не представляет угрозы. Ей снесло крышу.

— А. А адвокат?

— Жив и здоров. Но это не проблема. Даже напротив.

— Я хорошо справился?

— Вы хорошо справились. В ближайшее время ничего особого не предвидится, но оставайтесь на связи.

Грубер дал мне свой новый номер и исчез тем же путём, которым пришёл.

***

На следующий день инспектор прибыл за мной, чтобы проводить в госпиталь «Грин Роуз». Я уже имел в голове план разговора с Лайтманом. Но прежде чем меня допустили к нему, мне пришлось претерпеть утомительный ритуал глядения через стекло на маман, пускающую слюни. Не могу же я, будучи примерным сыном, не захотеть взглянуть на мать, если уж оказался тут. Затем, выдержав приличествующие две минуты, я, наконец, рванулся к Лайтману.

— Здравствуйте! — громко поприветствовал я его, захлопывая дверь и плюхаясь в кресло.

— Мистер Андервуд, какой сюрприз, — ответил он как бы радостно, но слегка настороженно, привставая в койке.

— Лежите, лежите. Полагаю вам немного совестно говорить с тем, кого вы едва не превратили в ублюдка.

Лайтман, едва откинувшийся на спину, снова стал подниматься.

— Ле-жи-те, — остановил я его. — Я вас прощаю. В этом нет вашей вины. Вам предложили большие деньги. Я бы не стал осуждать вас даже если бы за эту сумму вы продали собственную мать. Впрочем, я последний, кто мог бы быть судьёй в таких моральных вопросах, учитывая нравы нашей семьи, о которых вы прекрасно осведомлены. Но я вас прощаю и не осуждаю. Напротив, я пришёл к вам с предложением.

— От предложений Андервудов сплошные неприятности, — проныл Лайтман.

— Не спешите отказываться. Я озвучу свою мысль и вы поменяете настрой. Ваш с маман план хорош за исключением той части с бастардом. Я осведомлён о нём от и до. Вы уже взялись за его реализацию, и нет смысла разыгрывать передо мной карту с деловой этикой. Предлагаю оставить сделку в силе, включая условие о вашем вознаграждении, но заменить в ней маман на меня. Как видите, в этом случае ситуация получается более складная, потому что состояние семьи получает прямой наследник мужского пола, в чистоте крови которого вы, наверное, уже не сомневаетесь. Остаётся только уговорить папа оформить дарственную под угрозой утраты состояния вследствие исков, которые могут быть ему предъявлены.

Я смотрел на Лайтмана выжидающе. Он некоторое время кусал губы, а потом тихо сказал:

— Хорошо. Я согласен.

— Отлично. Кажется, вы должны были вылетать на Сейшелы на днях. И, насколько я знаю, у вас нет серьёзных травм. Думаю, мы можем отправиться туда в течение пары дней. С меня как раз снимают домашний арест.

***

Несмотря на отсутствие половины семьи, традиция официальных трапез в столовой не прерывалась. Мы с сестрицей заняли места папа и маман на противоположных краях стола, чтобы быть подальше друг от друга. Когда мы ужинали, Мадлен ехидно спросила:

— Где это ты вчера был?

Я не ответил и продолжил есть.

— Ездил в госпиталь? — не унималась сестрица.

Я вновь промолчал.

— Примерный сынок? — последовала издёвка.

В любой другой момент у меня возникло бы раздражение. Но только не сейчас. Сейчас, напротив, мои губы непроизвольно растягивались в улыбке от мысли: «Скоро ты будешь полностью зависеть от меня, сестрица Мадлен».

Минуты шли, и сталось так, что моё молчание и слегка пробивающаяся улыбка стали её изводить. Я молча доел и покинул столовую.

На следующий день пришли детективы Хотторн и Шанкар в сопровождении инспектора.

— Вот видите, мистер Андервуд. Подозрения не подтвердились, обвинение не предъявлено и вы вновь свободны, — приветливо объявил Хотторн.

— Хотя я бы подержал вас ещё немного, — добавил детектив Шанкар, — нюхом чую, вы имеете ко всему этому отношение.

— Ваш нюх вас подводит, — ответил я, — возможно, вы употребляете слишком много карри.

— Я ненавижу карри, — прошипел индус и пошёл на выход.

— Всего хорошего, — попрощался Хотторн, пятясь за ним.

***

Я был свободен. А это означало, что мы с Лайтманом можем лететь на остров Маэ обрабатывать папа. После завтрака в компании Мадлен я встал и пошёл за ворота, где меня ждал шофёр Крокер с машиной и багажом. Я решил отбывать тихо, чтобы любопытная сестрица ко мне не цеплялась.

В течение пары часов мы забрали Лайтмана из его офиса и добрались до аэропорта. Наконец, я сидел в глубоком кресле семейного самолёта и потягивал шерри. Лайтман ляпнул что-то о том, как приятно ненадолго покинуть суетливый мегаполис ради моря, солнца и песка. Но я промолчал, поскольку не люблю ни то, ни другое, ни третье.

Мне хотелось поскорее опьянеть, чтобы перелёт прошёл быстрее. Кроме того, меня тошнило от флирта Лайтмана с бортпроводницей. Хренов дикарь-альфа-самец. Её красота здесь для интерьера, а не для твоего досуга. Если бы перелёт предполагал сексуальное обслуживание, то в состав экипажа были бы наняты специально обученные женщины. И мужчины.

Напиваясь и ненавидя белобрысого адвоката, я провёл весь полёт и не заметил, как шасси ударились о посадочную полосу. За окном замаячили пальмы. Я пошёл отлить.

Дверца туалета не поддалась.

— Она заблокировалась автоматически? — спросил я у бортпроводницы. — Мне надо туда.

— Посещение комнаты, действительно, запрещено после посадки, сэр. Но дверь не блокируется.

Она тоже попробовала подёргать ручку дверцы.

— Там кто-то есть.

— Ладно-ладно. Выхожу! — послышалось из туалета.

Замок щелкнул, и оттуда показалась Мадлен.

— Какого… — начал я.

— Чего это ты тайком полетел сюда? — перебила сестрица.

— Не твоё дело! Как ты попала на самолёт?! — не унимался я.

— Как всегда. За деньги. Зачем тебе на Сейшелы?!

— А тебе зачем было за мной следить?!