Лужа голубой крови. Глава I. Высокие отношения

​Дисклеймер: Все упоминания расовых предрассудков и стереотипов, вредных привычек (включая наркотическую зависимость и алкоголизм), описание грубых нарушений норм общественной морали, нравственности и семейных ценностей носят сатирический характер. Автор настоятельно не рекомендует придерживаться подобного образа жизни и не использовать героев рассказа как пример для подражания.

Глава I.​ Высокие отношения
Глава II. Эдуард Восьмой
Глава III. Экстремальные меры
Глава IV. Деловая этика

Глава I
«Высокие отношения»

Мне было двадцать. У нас была очень нетипичная семья. Мой отец Джон Андервуд Третий был управляющим трастового фонда «Уолтерс». Управляющий трастового фонда — это словарное определение подлого ублюдка, который нещадно тратит огромные деньги, принадлежащие другим людям.

Кроме того, если после вашего имени идёт порядковый номер и при этом вы не какой-нибудь король, то, скорее всего, вы и есть подлый ублюдок. Кстати, позвольте и мне представиться — Джон Андервуд Четвёртый.

У нас был большой дом. Очень большой дом. Подобно всем претенциозным семьям мы называли его «Андервуд-хаус». У каждой семьи вроде этой должен быть большой дом. Только так можно держаться подальше от домочадцев, чтобы не выцарапать друг другу глаза.

Нас в семье было четверо: я, папа́, маман и сестрица Мадлен. Мы старались проводить поменьше времени вместе. Почти единственной семейной обязанностью, которая заставляла нас собираться, были трапезы в большой столовой, где стоял длинный стол, отдалявший нас друг от друга. Но и во время этой церемонии маман и папа́, преисполненные ненависти и уставшие от затянувшегося брака, не могли удержаться от того, чтобы не обменяться парой-тройкой ядовитых фразочек вроде: «Полагаю, у меня бы были более полноценные дети, если бы ты не хлестала кларет на восьмом месяце».

Вот такой серпентарий. Я в нём вырос. Но если вы думаете, что мы с сестрицей мечтали об обычном детстве, какое было у миллионов обычных детей, то вы — идиот. Конечно, нет. Так бывает только в рождественских фильмах. Какой ребёнок мечтал бы стать беднее? Друзья с района? Игра в салочки за супермаркетом? Я вас умоляю, заканчивайте. Человек — животное. Никакое животное не хочет, чтобы любые его ничтожные потребности внезапно перестали удовлетворяться по щелчку пальцев. Вот и мы этого не желали.

Вы можете усомниться в том, что я скажу, но у нас были мечты. Однако наши мечты принципиально иные, чем ваши. Они могут показаться вам совершенно несущественными, а мы — их обладатели — по меньшей мере странными. Посудите сами. Вы мечтаете поступить в престижный университет, иметь пожизненный запас бензина, загородный дом… или о чём вы там мечтаете. Но вы не можете вообразить, что будет с вашим сознанием, если все эти ваши мелкие мечты внезапно осуществятся. Что дальше? Я расскажу о мире по ту сторону.

У меня была мечта — занять место отца за обеденным столом. Вот так на первый взгляд просто. Почему? Это место было стратегически выгодным. Оно дальше всех отстояло от меня, моей сестрицы и маман. Оно было ближе к выходу из столовой, и глава семьи всегда мог покинуть её быстрее всех. А это означало, что за ним чаще оставалось последнее слово в ядовитых затрапезных разговорах. Если я пытался уйти раньше других, у них хватало времени закончить свои финальные реплики. Например, про мой роман с сорокавосьмилетней учительницей немецкого языка или неудачный кокаиновый опыт, из-за которого в университете меня попросили взять академический отпуск, пока всё не забудется.

К чему это я? Ах да. Вот о таком вы мечтаете, когда вам больше не о чем мечтать. Вы мечтаете о нематериальном, о возвышенном. Например, о большой мести за мелкие унижения.

Рождение членом нашего семейства — это ловушка. Вы можете одним телефонным звонком арендовать остров в Атлантике, но сверх ваших сил переместить стол, который стоит на одном и том же месте ещё с тех времён, когда за ним обедал ваш прапрапрадед со своим семейством. Сверх ваших сил усесться на иное место, чем-то, на котором сидел старший сын последние восемь поколений нашего рода. Этикет жёстко цементирует аристократическое общество, и ты бессознательно подчиняешься как закону гравитации тому укладу, который не менялся на протяжении столетий. Единственное новое, что появлялось в этой столовой со временем, — это портреты наконец умерших Андервудов.

Итак, я мечтал избавиться от папа́. Но у меня не было ненависти к нему. Скорее раздражение. Длительное накапливающееся раздражение, складывающееся из мелких неудобств, чинимых мне. Они долго, но верно выкристаллизовывали во мне мысль: «С этим надо кончать». Чаша моего терпения переполнилась, когда папа́ подарил моего верхового коня Густава итальянскому послу.

И как это часто бывает в семьях, утопающих в деньгах много поколений, наш глава семьи был достаточно деградировавшим и бесполезным существом, чтобы без особых терзаний сбросить наковальню ему на голову. И однажды мне представилась такая возможность.

У Джона Андервуда Третьего была поверенная, которую звали Лора Слаймс. Ей было едва за двадцать пять, но она уже превратилась в матёрую кабинетную крысу со всеми положенными атрибутами: очки с толстыми линзами, раздавшаяся от сидячей работы задница, большие обвисающие сиськи, картавый голос, неухоженные волосы. В общем, я хотел её поиметь. Не знаю, откуда у меня такие вкусы. Возможно, со мной что-то не так, потому что мои родители — двоюродные брат и сестра, но неудобств мне это не доставляет.

Когда Лора Слаймс бывала у нас, я частенько передавал ей через прислугу записки с предложением немедля совершить соитие в какой-нибудь уборной или у себя в спальне, но она не реагировала на них. А ведь я и деньги предлагал. Может быть, она спала с моим отцом? Впрочем, вряд ли. Маман часто говорила, что он сексуально неспособен. А сам папа́ после тройного скотча говорил, что когда-то умел любить, пока семья не забрала его яйца и не съела на завтрак. Впрочем, я не помню такого. Возможно, я тогда был совсем маленький.

Как-то раз Лора Слаймс ужинала с нами, и весь вечер несла какую-то скучную чепуху о бухгалтерской отчётности трастового фонда. Отцу, очевидно, тоже было наплевать. Он больше увлекался марихуаной, чем финансами. Всю оранжерею заполнил своими «редкими видами». Судя по всему, и в этот момент он тоже был под кайфом. На моё язвительное замечание о том, что папа́ плохо выспался, Андервуд-старший ответил: «Зато я определённо крепко спал в ту ночь, когда, по утверждению твоей матери, ты был зачат». Сестрица Мадлен злобно ухмыльнулась, глядя на меня.

После ужина отец ушёл с Лорой Слаймс в кабинет подписывать документы, касающиеся фонда. А я остался смотреть, как Мадлен доедает свою стручковую фасоль. Я смотрел не без интереса. Дело в том, что недавно сестра узнала, что Адольф Гитлер был вегетарианцем, и тоже увлеклась поеданием всякого подножного корма. Я же решил воспользоваться тем, что теперь она ест иную пищу, чем все мы, и вот уже вторую неделю скармливал ей толчённые противозачаточные. Если повезёт, я никогда не стану дядей.

Когда сестра закончила, я допил залпом вино и пошёл к себе. Проходя мимо кабинета папа́, я увидел, что Лора Слаймс уже вышла, но мешкалась уйти, стоя у двери. Заметив меня, она двинулась ровным шагом по коридору и по дороге ухватила меня за промежность, а затем пошла дальше. Меня это, конечно, удивило. Я обернулся. Она домаршировала до лестницы, развернулась и кивнула мне, приглашая выйти на улицу. Я кивнул в знак согласия и пошёл в другую сторону — к чёрному ходу. Через него я вышел на задний двор, обогнул дом и подошёл к машине Лоры Слаймс, где та уже сидела пристёгнутая.

— Давайте увидимся завтра в баре «Броуз», мистер Андервуд, — сказала она.

Я был в недоумении. Свидание в дешёвой забегаловке с серой мышью? Безусловно, она влюбилась в меня, но чём она себе фантазирует? Почему бы просто не зажаться где-нибудь поблизости?

— Мы можем сделать это в доме для прислуги или в конюшне, — ответил я с нотой возмущения в голосе.

— Что?!.. Кхм, простите, мистер Андервуд. У меня гораздо более серьёзный вопрос. Давайте всё же встретимся завтра в семь в «Броуз». Я объяснюсь, и вы всё поймёте.

— А сейчас я могу получить от вас сексуальное удовлетворение? — спросил я.

Лора Слаймс неловко провела мне пальцем по животу и дёрнула за ремень на брюках, пытаясь, очевидно, изобразить что-то сексуальное, а потом нажала на педаль и дала задний ход. Я постоял секунд десять, упражняясь в оригинальных способах оскорбительно сообщить, насколько мне наплевать на её дело, но потом поймал себя на любопытстве. Надо заглянуть завтра в бар «Броуз».

***

На следующий день в семь часов я сообщил, что опоздаю к ужину.

— Куда ты собрался? — спросила, было, маман. — А, не важно. Просто постарайся снова не попасть в статью в местной газете. Это вредит моей репутации в клубе.

Я взял Роллс-ройс и поехал в город. Выезжая за ворота, я увидел, как из дома для прислуги выбежал шофёр Крокер. Он должен был везти отца и специально приготовил Роллс-ройс. Папа́ ненавидел ездить на других машинах. Ничего не поделаешь, эта была ближе всего к дому. Я выкурил сигарету из пачки, которую оставил Крокер на приборной панели, и потушил её о заднее сиденье, чтобы ему досталось от папа́.

К бару «Броуз» я подъехал к половине восьмого и увидел в окне Лору Слаймс, которая сидела перед пустой тарелкой и допивала белое. Я считаю, что нельзя приезжать на встречи вовремя. Это слишком балует людей. Когда деловой человек заставляет людей ждать, он показывает, кто хозяин ситуации. Хотя, кто знает, я ведь ни дня в жизни не работал.

— Здравствуйте, мисс Слаймс. Или миссис, я не знаю как вас там.

— Здравствуйте, мистер Андервуд. Вы писали мне такие деликатные записки с такими смелыми предложениями, не зная замужем ли я?

— Боже, а какая разница? Брак не имеет никакой имманентной связи с сексуальной жизнью. Вы достаточно хорошо знаете мою семью и должны это понимать. Я говорю о своих родителях, конечно же, а не о нас с Мадлен. Впрочем, как-то раз и мы с сестрицей напились на вечеринке и едва не вступили в тесный контакт. Но её стошнило, и, пока она снимала своё заблёванное платье, я уснул. Не знаю, может, что-то и было, но я ничего не почувствовал.

Лора Слаймс предприняла, по-видимому, немалое усилие, чтобы стереть с лица выражение удивления, смешанного с ужасом, и спросила:

— Чем Вы занимались весь день?

— Пытался напоить своего енота Шато Лафитом и хотел бы вернуться к этому занятию как можно скорее. Вы хотели поговорить о том, что я делал весь день?

— Нет, сэр, я просто хотела как-то начать разговор.

— Ну так начните сразу по делу.

— Я не могла не заметить, что у вас с отцом тяжёлые отношения.

— Так это называется у людей? Тяжёлые отношения? О, нет-нет-нет. Просто мы друг друга не переносим. В этом нет ничего тяжёлого. Всего лишь стараешься не заниматься общими делами. Не ходить вместе на футбол, не играть в мяч на заднем дворе, не помогать рубить дрова или чем там ещё занимаются в бедных семьях, чтобы убить время.

— Зная, какие у вас ко мне чувства, сэр, я не могу видеть, как этот тиран вас подавляет.

Я был в недоумении.

— Чувства к вам? Тиран? Подавляет? Слаймс, что вы там себе…

— Я могу помочь вам упрятать Джона Андервуда Третьего за решётку, — выпалила она.

— Что?

— У вашего отца большие проблемы, связанные с крупными хищениями средств фонда, о которых не знает даже он сам. Но на всех бумагах его подписи.

Вот так-так. Мне стало интересно.

— Мисс Слаймс, я должен сообщить, что у вас очаровательные глаза. Позвольте мне угостить вас бокалом наименее отвратного пойла в этой забегаловке.

Мы говорили с ней около часа. Оказалось, что эта кабинетная крыса годами собирала сведения и документарные подтверждения всем операциям по выводу средств доверителей фонда «Уолтерс», утекавших на левые счета, а с них — в кошелёк моего папа́, из которого затем оплачивались машины, вина, вечеринки, наркотики, лошади, гончие, украшения и карманные расходы маман, Мадлен и мои. Лора Слаймс объяснила, что в случае, если Джон Андервуд Третий сядет в тюрягу, управление принадлежащей ему компанией, которая распоряжается деньгами трастового фонда, будет передано его супруге или старшему совершеннолетнему ребёнку по решению суда. Сестрица Мадлен была на год младше меня, так что она выбывала из гонки. Оставалась маман. Лора Слаймс сказала, что здесь она ничем не сможет помочь, и мне самому придётся убедить суд в том, что я лучше, чем моя мать, подойду на роль того, кому можно доверить управление собственностью Андервуда-старшего… Или решить проблему до суда… Ладно, сперва нужно отправить папа́ мотать срок, а потом и с маман разберёмся.

Наша встреча была полезна во всех отношениях. Ведь я всё-таки поимел Лору Слаймс в туалете бара «Броуз».

***

Мы договорились, что Лора не появится больше у нас в доме до тех пор, пока мы не осуществим наш замысел. Так и случилось. Около двух недель о ней ни сном ни духом.

В нашей семье все были худые. Я много раз думал об этом, а потом понял: с плохим аппетитом задницу не наешь, а наши застольные беседы отбивали начисто любой аппетит. По-моему, однажды я даже заметил, как после очередного обеда сестрица Мадлен едва не упала в голодный обморок. Тогда я как раз глумился над её первым абортом. Вполне вероятно, что это был обморок от препаратов, которые она приняла, чтобы вытолкать из себя маленького паршивца. Я не знаю. Забавным совпадением стало то, что на ужин у нас были большие тигровые креветки, похожие на то, что из неё вылезло. Впрочем, возможно, это и не было совпадением, так как меню составляла маман и, вероятно, решила эдаким образом преподать урок Мадлен.

О чём это я? Ах да. В тот вечер у нас состоялся очередной отбивающий всякий аппетит ужин. Подали мои любимые мраморные стейки, которые вышли суховаты. В связи с этим отец подтрунивал над маман, которую только-только бросил очередной молодой ухажёр: «Это было вполне ожидаемо, дорогая. Ты и в свои лучшие годы не была сочнее, чем эта говядина». Несмотря на отвратительные образы, я всё равно продолжил есть, хотя и без особого удовольствия.

Раздался звонок парадной двери. Дворецкий сообщил, что пришла полиция.

— Боже, кто отличился на этот раз? — протянула маман, закатив глаза.

Полицейские ввалились прямо в столовую и сказали: «Джон Андервуд Третий, вы арестованы по подозрению в хищении денежных средств в крупном размере».

Перед тем как выйти в сопровождении стражей порядка папа́ вытащил из кармана бумажник, наскоро пересчитал наличные и сунул его обратно. Очевидно, маман и Мадлен забеспокоились, когда отцу предъявили обвинение в финансовом преступлении, а не в убийстве шлюхи, например. Дело об убийстве можно было бы спокойно замять за определённую сумму денег или, на крайний случай, забить на папа́. Но если Андервуда-старшего повязали за дела, связанные с его кошельком, то семья в любом случае начнёт беспокоиться о возможных собственных финансовых трудностях в будущем. И под трудностями я подразумеваю умеренность в расходах. Но я-то знал подоплёку этого дела, и потому это были только волнения маман и сестрицы. А я вернулся к своему стейку.

Мы решили не ехать в полицейский участок, а просто отправили к отцу адвоката-жида Арона Куммера. Жид вернулся из участка через пять часов и сказал, что дела совсем плохи. То есть для меня — лучше некуда. Но, тем не менее, Куммер попросил маман не убиваться от горя, а потом подмигнул и сообщил, что у него есть небольшая задумка. Меня это насторожило. Мне не нужны незапланированные хорошие новости во всей этой истории.

***

Я пару раз спрашивал нашего адвоката о том, что он имел в виду, когда говорил о задумке касательно отца, но толстяк уклонялся от ответа. Пришлось навестить самого отца под арестом, чтобы что-нибудь разузнать. Он был немного удивлён, когда увидел меня. А вот меня нисколько не удивило, что он был накуренный в усмерть. Кажется, жизнь у папа́ была здесь весьма сносная.

— Обычно люди за решёткой выглядят более подавленными, — сказал я ему.

— Не дождёшься. Тут весьма умиротворённо. В ушах не скрипит противный голос твоей матери.

Теперь я решил сыграть хитро.

— Твой арест нас беспокоит. Не буду притворяться, что в тяжёлую минуту вдруг почувствовал себя обязанным, но если арестуют наши финансы, жизнь в Андервуд-хаус станет гораздо более скучной.

— Говорят, бедность немного приводит разнузданных людей в чувство.

— Что? Нет. Ты под кайфом и не отдаёшь себе отчёт в том, что говоришь. Но я не о том хотел поговорить. Я хотел спросить, что задумал Куммер.

— Что ты имеешь в виду? — насторожился отец.

— Он сказал маман, что у вас есть какой-то план, как тебя освободить. Может быть, я смогу поучаствовать.

— Ах, ты про мой план с презервативом?

— План с презервативом?

Андервуд-старший нагнулся и сказал вполголоса:

— Ну да. Куммер должен был протащить меня через охрану как кокаин — в презервативе в своей заднице. Но ему показалось, что я слишком большой для этого. Я сказал, что если сначала затолкать гениталии, то пролезет и всё остальное, но он почему-то воспринял это превратно.

Папа́ и двадцатью самыми грязными ругательствами не мог бы послать меня подальше так же изощрённо, как этой шуткой. Не понимаю, зачем я вообще дослушал её до конца как послушный ребёнок, принимающий наставления от родителей. Ничего нового я не узнал. Очевидно, от накуренного папаши толку будет ещё меньше, чем от адвоката.

***

Суд по делу отца состоялся через два месяца. До того дня я ещё несколько раз встретился с Лорой Слаймс, чтобы подписать какие-то распорядительные документы, гласившие: «Согласно пункту… подпункта… части… генеральной доверенности, на основании раздела… пункта… договора о доверительном управлении и части… статьи… закона об управлении имуществом…» и так далее.

Последний раз мы встречались в её офисе. И когда я вышел из него, ко мне подкатил какой-то тип на грязной чёрной машине с полной тонировкой. Он опустил стекло, и я увидел его рябое лицо с длинным шрамом от уголка рта до середины щеки, а улыбка его обнажила сверкающий золотой зуб.

— Здравствуйте, мистер Андервуд, — сказал тот тип хриплым голосом.

— Здравствуйте, — ответил я, — а вы ещё кто?

— Можете называть меня своим другом. Я хочу помочь вам избежать больших неприятностей. Садитесь в машину.

— При всём уважении, сэр, вы — клинический идиот. Мы что, в хреновой чёрной комедии? У вас рябое лицо, шрам на половину рожи, золотой зуб и хриплый голос. Последний, кого я мог бы заподозрить в желании помочь мне избежать неприятностей — это вы. В сущности, я бы решился сесть к вам в машину только в одном случае: если бы хотел неприятностей. Где вы вообще достали этот шрам? Раз уж вы решили подкатывать к людям на тонированной грязной колымаге и называть себя их другом, то могли бы хотя бы озаботиться тем, чтобы не выглядеть как психопат, который мочит людей битой в арендованном гараже на окраине города.

Странный тип явно почувствовал себя глупо, как я тогда подумал. Он начал было рассказывать о какой-то болезни, которая покорёжила его в детстве, но я уже шёл к своей машине, чтобы отправиться в суд.

Мы с маман и Мадлен сидели в зале на скамьях для зрителей, поскольку отказались проходить по делу свидетелями. Перед началом слушания к нам подошёл адвокат Куммер, и сказал, подмигивая:

— Миссис Андервуд. Мисс Мадлен. Сэр. Готовьтесь к удачному исходу.

— Знаете, что мне в вас нравится, Куммер? — спросил я его.

— Что, сэр?

— Ничего. Кажется, идёт судья.

В зал действительно вошёл человек в парике и мантии, встал у судейского кресла и объявил:

— Заседание откладывается на один месяц в связи с побегом подсудимого.

Вот дерьмо.

Продолжение: Глава II. Эдуард Восьмой