Быть странными — значит сопротивляться. Политика «ненормальных»: дада и квир против догматических режимов

В статье о стратегиях борьбы дада и квир с навязанными догмами рассказываем, как формируется «ненормальный» политический субъект, что значит монструозность разнообразия, из-за чего появляется ненависть к здравому смыслу, зачем дадаисты создавали мифы о киборгах и как можно освободиться от любых форм человеческого угнетения.

Мир вывихнул сустав 

5 февраля 1916 года в небольшом цюрихском кафе состоялось первое дадаистское представление. Хотя дадаистским оно было названо постфактум. Но одно нам известно точно: дада складывалось вокруг литературно-театральных вечеров в подвальном кабачке, которому было дано имя «Кабаре Вольтер». Его зачинателями, как и первыми идеологами движения, стали художники, поэты и писатели — беженцы, покинувшие свои родные страны во время миттельшпиля‌ Первой мировой войны. Это были немцы Хуго Балль, Эмми Хённингс, Рихард Гюльзенбек, румыны Тристан Тцара и Марсель Янко, а также франко-немец Ханс Арп. Они, уставшие от военных конфликтов, сложных смыслов и удручающей реальности буржуазной культуры того времени, хотели сбежать в мир, где нет устоев и традиций, строгих канонов и правил, но есть творческая вседозволенность.

В «Манифесте к первому вечеру ДАДА в Цюрихе в 1916 году» Хуго Балль писал, что слово «дада» было взято из французского словаря. По-французски оно означает детскую игрушку в виде лошадки на палочке, по-немецки — «пока, до свидания» или «пожалуйста, оставь меня в покое», по-румынски — «да, в самом деле, вы правы, это так», по-итальянски — «мать» или «игральные кости». 

Слово «дада», как и само движение, было интернациональным и всеобъемлющем. Дада было всем (психологией, литературой, буржуазией, поэзией, мировой войной, революцией, вселенской душой, цветочным мылом, хвостом священной коровы), и ничем одновременно («дада не значит ничего»). 

Парадоксальная негативная идентификация, абсурдность и кажущаяся нелепостью заумь позволила дадаистам не просто вписать свою художественно-политическую практику в систему «против всех», а именно совершить выход за пределы какой-либо диалектической структуры.

Этот выход отчетливо прослеживается в «Манифесте ДАДА», написанном Тристаном Тцара. Выбор манифеста в качестве жанра уже становится противоречивым жестом и призывает к парадоксальности мышления дадаистов:

Понятно, отчего Тцара и другие дадаисты ненавидят «здравый смысл». Ведь именно благодаря ему европейская культура со своими рациональными ценностями проекта модерна и Просвещения пришла по итогу к хаосу и катастрофе в виде Первой мировой войны, беспощадной живодерни. Тогда буржуазия делала вид, что ничего не происходит, цепляясь за европейское величие. «Сделать невозможное возможным и перервать самого себя — представить предательское и варварское истребление народов, эту цивилизационную резню как торжество европейского разума».‌

Именно поэтому для дадаистов было важным отречься от европейской культуры и искусства, довести до абсурда всё, что обычно с ними ассоциировалось: эстетическую форму, законы композиции, стиль и т. д. «ДАДА не значит ничего» — манифестирует Тцара, заявляя о недоверии ко всем ценностям и заповедям, которые произвела западноевропейская буржуазная культура.

Важно отметить, что дадаизм как явление художественного порядка выросло из политики, а точнее из литературной оппозиции («Поэты идут в политику» Людвиг Рубинер). Это была плеяда журналов, таких как «Акцион» Франца Пфемфера в Берлине и «Революцион» Ганса Лейбольда в Мюнхене, основанные в 1910 году, или «Фрайе Штрассе» и «Нойе Югенд» в 1915 и 1916 годах. 

Все эти журналы выступали в поддержку программы политической критики монархического сообщества. Например, в статье «Революция», опубликованной в журнале с тем же названием и являющимся по сути программной, Эрих Мюзам дал определение одной из «духовных ценностей», о которых говорил Балль: свобода от любых форм человеческого угнетения. 

В какой-то степени стремление к переменам как в политике, так и в искусстве слились вместе, где последнее выразилось через негативную дефиницию в антиискусство и приобрело политический характер, так как ставило под сомнение общественное устройство того времени. Дадаизм выступал против гегемонии буржуазии и буржуазной культуры в целом. Критика культуры и господствующих политических структур не исключала политических акций и политической борьбы. Анархизм во всех своих проявлениях более всего подходил для обоснования подобной литературной и художественной концепции.

Дадаизм возник из-за стремления к независимости и из-за потребности не доверять обществу. Как писал Тцара, дадаизм «не признает никаких теорий. Хватит академий, кубизма и футуризма. Это лаборатории для нормальных людей». 

Что имел в виду Тцара под «нормальными людьми»? Означало ли это, что дадаисты в этом аспекте становились ненормальными, странными, выходящие из общепринятых конвенций? 

Важно отметить, что практически всё, что делали дадаисты, выходило из рамки «нормального» в мире искусства, даже современного. Их перформативные игры, как со словом и его значением, так и драматический опыт, экспериментальные объекты, и, конечно, новаторский жанр коллажа и монтажа стали настоящими инструментами, репрезентирующими «ненормальность», а отчасти даже, со стороны других, сумасшествие и странность.

Время странных женщин и странных мужчин

Там, где есть место странности, нарушению конвенциональных рамок и выходу из стратегии ряда нормативностей, которая подразумевает наличие «нормы» и «не-нормы» как двух диалектических и противодействующих сил, влияющих друг на друга — там возможен разговор о квир-теории. 

В классическом понимании квир-теория, появившаяся в университетском дискурсе в конце второй половины XX века, является ответвлением критической теории и выстраивается вокруг понятия квир (от англ. «странный», «не такой как все», «своеобразный»). В общем и традиционном понимании теория заключается в определении гендерной идентичности субъекта не только и не столько его биологическим полом, сколько социокультурным окружением.

Квир-теоретик Аннамари Джагоз считает, что категория квир находится в перманентном процессе своего становления. Но это не означает, что этот термин еще не нашел свои четкие коннотации и не был теоретически выстроен. Это значит, что его эластичность, текучесть и подвижность носит определяющий и конституирующий характер. В этом смысле можно обнаружить схожесть с термином дада, который также взывает к своей текучести и невозможности его четкой идентификации. Мы не можем поймать эти термины. 

Мы можем указать, что является квир или дада, но мы не можем их определить, захватить. Квир и дада остаются собою до тех пор, пока остаются неясными, нераскрытыми, непонятыми и непонятными, ненормальным.

Это свойство в квир-теории называют дезидентификацией. Отторжение любой идентичности становится условием возможности формирования нового политического субъекта. Современный квир-теоретик Поль Пресьядо в своих «Заметках о политике ненормальных» также отмечает дезидентификацию как одну из стратегий политики квир-многообразия. Дезидентификация выражается в отказе от какой-либо идентичности. В контексте сексуальной политики Пресьядо вспоминает высказывание феминистки Моники Виттиг «лесбиянки — не женщины», которое становится источником противостояния через отторжение гендерной идентичности как условие возможности формирования нового политического субъекта современного феминизма.

От этого кажется абсурдным или нелогичным пытаться давать аналитический комментарий к таким феноменам, которые строятся на потенциальной невозможности их устойчивого определения. Однако принцип беспорядка и отрицания, заложенный в основе этих течений, носит концептуальный характер, а значит имеет собственное устройство и систему. 

Увлекательная задача состоит в том, чтобы разобраться в организации беспорядка, понять законы его устройства и функционирования, как бы абсурдно это ни звучало.

Негативная идентификация в случае дадаизма, который принимает на себя формы антиискусства или «дада как ничто», становится также одной из форм дезидентификации. Для дадаистов важно положить конец связи со своей европейской буржуазной идентичностью, конец нормам морали, конец нормальности как таковой. То, что в работах большинства дадаистов воспринимается на первый взгляд как формальная революция, на самом деле становится выражением позиции неподчинения и протеста, обусловленной общественно-политической ситуацией. 

И эта позиция становится все более радикальной по мере того, как буржуазное общество с ходом войны все больше превращается в хаос и неизбежно доводит до абсурда то, что художникам-выходцам из буржуазных семей преподносилось как достижения западноевропейской культуры.

Как дадаизм выступает против буржуазной нормативности, так и квир оппонирует гетеронормативности. В таком случае оба явления описывают такие действия и аналитические модели, которые драматизируют несвязность будто бы в стабильных политических отношениях и выступают против гегемонии какой-либо нормативности.

Сложность в определении четкой дефиниции термина «квир» становится одной из его первостепенных дефиниций. Но если мы не можем точно подобраться к нему через описательно-атрибутивные практики, то попробуем посмотреть на него сквозь историю.

Квир: история становления

В 1894 году, за 22 года до появления дадаизма, Джон Дуглас, 9-й маркиз Куинсберри, подал в суд на писателя Оскара Уайльда, обвинив его в содомии и разврате по отношению к своему сыну Альфреду Дугласу. В деле фигурировала формулировка snob queers в качестве описания гомосексуальности. После этого инцидента слово «квир» превратилось в ругательное оскорбление геев.

Впервые слово queer вошло в английский язык в XVI веке и изначально означало «странный» и «своеобразный». Однако сегодня оно чаще используется для описания ненормативной гендерной и сексуальной идентичности, начиная от цисгендерных «белых» геев и заканчивая асексуальными небинарными чернокожими людьми. Но на протяжении всего XX века слово queer имело ругательный и оскорбительный подтекст.

На рубеже 80-х и 90-х, в разгар эпидемии СПИДа, queer стало символом анархии и сопротивления. 

You as an alive and functioning queer are a revolutionary.‌ Но главной заслугой этого политического текста стало присвоение некогда оскорбительного слова «квир» и использование в качестве гендерно нейтральной замены слова «гей». 

Таким образом, мы можем рассматривать термин квир в нескольких областях и контекстах. Культуролог Ирина Градинари предлагает следующие определения: 1) в контексте политики идентичности квир выступает как критический инструмент, «позволяющий дестабилизировать иерархии, порождаемые господствующей гендерной и сексуальной политикой». Квир как зонтичное понятие, соотносимое с различными модальностями «гендерного неподчинения»‌, дает ключ к пониманию идентичностей, выбивающихся из рамок гетеронормативности и выступающих как неконформные в рамках действующего порядка вещей; 2) политическое движение, объединяющее носителей альтернативных форм сексуальности и гендерной идентичности; 3) академическая дисциплина, в рамках которой социальная реальность и субъективность рассматриваются в качестве конструктов, возникающих как эффекты определенных дискурсивных технологий и режимов истины и отношений власти. Гендер в рамках квир-теории рассматривается как базовая матрица и базовая категория анализа, а не один из «частных случаев» политики идентичности.

Политика ненормальных

В «Заметках о политике ненормальных», посвященных памяти французской исследовательницы и феминистки Моники Виттиг, Пресьядо замечает, что ей удалось описать гетеросексуальность не как сексуальную практику, а как политический режим. Важно понимать, что когда мы заводим речь о сопротивлении реальности в квир-теории, то в большей степени мы заводим речь о политике и власти, чем о сексуальности. В таком случае уже не важен объект, на который направлено сопротивление, гегемония буржуазии или патриархата, важнее сам факт существования системы угнетения, построенной на принципе конвенций‌ и нормативностей, а также те способы, которые то или иное движение выбирает для своего сопротивления. Квир и дада выбрали свои способы. Быть странными — значит сопротивляться реальности. Они создали монстра, имя которому Dada и Queer.

Пресьядо отмечает, что этот монстр есть многообразие. Квир — это множество различий, множество других, собранных вместе. Словно дадаистский коллаж или ассамбляж, сочетающий несочетаемое и позволяющий существовать сущностным различиям в одном общем поле. 

Важно вспомнить, что сам дадаизм как направление сформировался в результате слияния национальных множеств: немцы, румыны, поляки, французы, швейцарцы потеряли свою идентичность, чтобы обрести новую — дада-идентичность. Не зря одним из основных жанров, в которым работали дадаисты, стал коллаж. Художники в прямом смысле реконструировали реальность, чтобы перестроить ее, придумать такой новый и парадоксальный монтаж, который бы разрушил все прежние догматические правила и ценности. Но при этом целью монтажа остается возврат былого значения «действительности». Его задача «показать, как в процессе разрушения действительность чудесным образом возрождается в новом продукте».

Отсюда вытекает характерный для дадаистов образ киборга, получеловека-полумашины, травмированного после войны калеки, чьи конечности заменили робототехнические протезы. Образ механизма, отсылающего к антропоморфному существу, появляется в творчестве таких дадаистов, как Франсис Пикабиа, Рауль Хаусман, Джон Хартфилд, Георг Гросс, Генрих Герле.

При этом метафорический образ киборга можно рассматривать и в контексте квир-теории. В 1985 году выходит эссе философа Донны Харауэй «Манифест киборгов», в котором она описывает миф о киборге — «создании постгендерного мира; которое не имеет ничего общего с бисексуальностью, предэдиповским симбиозом, неотчужденным трудом или прочими соблазнами органической целостности, достигаемой окончательным собиранием всех сил всех частей в некое высшее единство». Харауэй пишет, что «конец XX века, наше время — это мифическое время, мы все — химеры, выдуманные и вымышленные гибриды машины и организма; короче, мы — киборги. Киборг — наша онтология; от него идет наша политика. Киборг есть конденсированный образ как воображения, так и материальной реальности — два совмещенных центра, структурирующих любую возможность исторической трансформации». Харауэй будто бы предлагает также взять нашу искаженную идентичность и поставить ее в основу выстраивания новой реальности будущего, где, в контексте квир-теории, гендер и сексуальная роль не имела бы весомости для создания общественно-политической системы.

Отсылая к Делёзу и Гваттари, Пресьядо считает, что тело монструозного квир-многообразия оказывается в центре процесса детерриторизации гетеросексуальности. 

Детерриторизация — один из основных концептов постмодернистской философии, связанный метафорическим уходом с оседлой территории, то есть процессом постоянной смены, ухода от привычного и нормального. 

Как пишет Пресьядо, «детерриторизация заставляет человека сопротивляться процессу нормализации». Возможно, вынужденный побег дадаистов из своих родных стран в связи с Первой мировой войной можно считать подобной детеррирозацией как в прямом, так и в переносном смысле, так как с точки зрения постмодерна территоризированное сознание (то есть нормальное) предпочитает, как и в армии, всеобщий цвет хаки, безобразно единообразное.

Первая мировая стала необратимым исходом территоризации — источником властной паранойи. Война формирует режимы нормальности и ненормальности, формирует гендерные роли. Мужчины должны взять ружья и защищать свой народ, а женщины — оставаться в тылу и оказывать всевозможную помощь. Как было возможно противостоять или уклониться от этих политических форм субъективизации и формирования определенных идентичностей? И именно с ней начали бороться дадаисты. То, что долгое время с легкой подачи самих дадаистов называли дурашливой игрой в ничто, оказывается множественностью, восставшей против режимов, формирующих их как нормальных, так и не нормальных.

Дадаизм и квир — это отказ называть себя, отказ присоединяться к какой-либо группе, нежелание участвовать в изначально несправедливых и варварских процессах, это сепарация и выход из систем, это про неудобство для окружающих, про ошибку и возможность коммуникации через нее.